Пусть не думает, что я ничего не поняла. Ведь наверняка директор имел в виду именно этот конверт, когда ругал секретаршу по телефону и говорил про пропажу денег. Как он оказался у Смолина — не знаю, но судя по тому, что его наглость тут же как ветром сдуло, что-то здесь не чисто.

Смолин убирает руки и выпрямляется. Окидывает меня долгим взглядом сверху вниз и, качнув головой, едва слышно произносит:

— Чума.

— Что?

— Ничего. Из-за тебя я здесь застрял, — Смолин опять устраивается на столе.

— С чего это из-за меня? Не помню, чтобы я тебя задерживала.

— Да тебя тут вообще быть не должно.

— Как и тебя.

— Ну и наглая ты, Гордеева, — заключает он, но без всякой злости. Даже с неким подобием улыбки на губах. — Просто в конец оборзевшая.

— Ну, ты-то, конечно, скромник.

Нашу легкую перепалку прерывает звонок. Вот и последний урок закончился.

Мы оба прислушиваемся к звукам из приемной. Но проходит пять минут, десять, двадцать, тридцать, а секретарша никуда не уходит.

И тут я вспоминаю про Арсения Сергеевича. Он же меня ждет! Мы ведь договорились с ним, что я после уроков приду готовиться к олимпиаде. Вчера не смогла, поэтому обещала ему, что уж сегодня точно буду. А, выходит, опять не приду. То есть уже не пришла.

Как же неудобно, черт. Сегодня даже хуже. Вчера я хотя бы предупредила его.

— Стас, — набравшись смелости, обращаюсь к Смолину. — Пожалуйста, можно позвонить с твоего телефона? Я свой оставила в сумке, в классе… А меня ждут… ждет, то есть… Арсений Сергеевич.

Смолин молча подает мне свой айфон, разблокировав экран. Но настроение его тут же резко портится, я это чувствую. Да и вижу. Лицо его буквально на глазах мрачнеет.

— Стас, а ты случайно не знаешь его номер? Или может, он у тебя есть в контактах?

— Нахрен он мне нужен в контактах? — неожиданно грубо и зло отвечает Смолин. — И уж, конечно, Гордеева, номер его я не знаю.

Раздосадовано возвращаю Смолину его телефон, так и не позвонив. И не очень-то понимаю, с чего он вдруг так внезапно разозлился.

Устав ждать в одном положении, я подхожу к окну. И боковым зрением вижу, что Смолин следит за мной взглядом. Но когда оборачиваюсь — отводит глаза. Однако я все же успеваю на секунду поймать его взгляд. Тот, каким он смотрел на меня, пока я стояла к нему полубоком, а затем и спиной.

И от этого взгляда, пронзительного и жгучего, у меня екает внутри. И я сама в смятении сразу поворачиваюсь обратно к окну. И застываю так на долгие несколько минут, не зная, о чем говорить, как тут вообще быть.

Я ему нравлюсь. Может, «нравлюсь» — это не совсем то слово. Может, даже совсем не то. Но я не знаю, как еще это назвать. Если уж честно, мне и раньше иногда так казалось. Правда, потом думала: да нет, не может быть. Но сейчас поняла совершенно ясно. Как и то, что он никогда сознательно не примет свои чувства. Я же у него «второй сорт».

Честное слово, было проще, когда мы открыто враждовали. Тогда хотя бы все было понятно. А сейчас… сейчас я и сама не знаю, как к нему отношусь.

На улице между тем начинает смеркаться. И в кабинете тоже. А секретарша всё сидит и сидит. Иногда ходит по приемной, стуча каблуками, и снова — за стол. Господи, сколько можно работать? Уже и так поздно! Иди ты уже домой, и нам дай уйти!

Еще это звенящее молчание невыносимо.

Смолин как в рот воды набрал. Ни слова не произносит, не шевелится. Но я прекрасно чувствую его присутствие за спиной. Чувствую кожей, затылком, всеми нервными окончаниями. И чем темнее становится в кабинете, тем, мне кажется, сильнее сгущается напряжение между нами. Оно прямо как будто потрескивает электрическими разрядами в воздухе. И это при том, что мы сейчас на достаточном расстоянии друг от друга.

Наконец, секретарше кто-то звонит. Она пару минут спорит по телефону и вскоре покидает приемную. На этот раз с концами. Однако уже совсем темно: и здесь, и на улице.

Смолин достает мобильный и набирает, видимо, своего знакомого охранника. В полной тишине я слышу долгие гудки, а затем механический голос: абонент не может ответить, позвоните позже… Меня едва опять не накрывает нервным смехом. Столько ждали, чтобы что?

Но Смолин сдается не сразу. Пытается дозвониться еще несколько раз. Но тщетно. Потом он протяжно выдыхает, шепотом выругнувшись.

Я даже не спрашиваю больше, что будем делать. Просто стою спиной к окну, смотрю на Стаса… точнее, вглядываюсь в его силуэт. Лица уже совсем не видно, только рубашка белеет в темноте.

Затем Смолин, словно что-то надумав, поднимается и идет прямо ко мне. Неспешно, но уверенно.

Что он собирается сделать? И словно в ответ на мой вопрос, в голову тут же лезут всякие мысли. Не самые скромные.

Сердце, чувствую, заметалось. К лицу приливает кровь. Но сама я не сдвигаюсь с места ни на шаг, напряженно глядя, как он приближается.

Вот между нами всего шаг. Ловлю себя на том, что задерживаю дыхание. Пульс же грохочет так, что, кажется, его слышно даже за дверью. Я смотрю во все глаза, не мигая, на Смолина. Теперь я хотя бы немного вижу его черты — с улицы падает свет фонарей, вижу блеск в глазах. Это почти невыносимо.

Хочу отпрянуть в сторону, отойти подальше, но не хочу выглядеть пугливой овечкой. Я остановлю его, говорю себе. Если он захочет меня поцеловать, я смогу его остановить. Буду деликатной, но твердой.

Смолин поднимает руку, протягивает вперед. Сглотнув, произношу глухо:

— Стас…

Сердце едва не выпрыгивает от волнения.

Однако вижу, что он тянет руку вовсе не ко мне, а к окну.

— Что? — спрашивает он, открывая створку и впуская в кабинет холодный ноябрьский воздух. — Отойди-ка.

Слегка обескураженная, я отодвигаюсь в сторону. И успокаиваюсь. С облегчением и… досадой? Да ну!

Смолин, пока я копаюсь в себе, оказывается с ногами на подоконнике.

— Стас! Ты это зачем? Ты что собрался делать?

— Спущусь по стене. Как Бэтман.

— Ты что, с ума сошел? Это же опасно!

— Это всего лишь второй этаж. А на первом — решетка.

— Может, лучше еще кому-нибудь позвонить? Милошу, например?

— И что он сделает? Пальцем двери откроет?

— Ну нет… ну, может, позовет кого-нибудь?

— Кого? Брось, свои проблемы