половицах, под компьютерным столом, огибает ножки двух сосновых стульев и соснового стола, вырывается из-под кресла, из-под дивана, обтянутого пленкой.

Пол вздувается и трясется, пока Ленн мечется, пытаясь прорваться, прорваться в комнату на первом этаже.

Я приседаю и достаю из-под дивана болторез.

Пыль и дым смешиваются в воздухе.

– Помоги мне подняться по лестнице, – говорю я, – помоги.

Синти качает головой.

– Нам пора, – возражает Синти. – Тебя дочка ждет, сестра.

– Помоги мне подняться.

И она помогает.

В доме становится жарко. Жарче, чем я когда-либо испытывала, даже в середине августа, когда дамба пересыхает и трава окрашивается в бело-желтый цвет.

Снова удары из-под дома. Его плечо врезается в дверь и половицы. Его тело превращается в таран.

Открываю бельевой шкаф в его спальне и достаю тонкую хлопковую простыню и его маленькое полотенце. Мы спускаемся по лестнице; чугунная печь раскалилась докрасна. Открываю дверцу топки, и пламя вырывается в комнату, а я бросаю туда тонкую простыню и полотенце и закрываю дверцу. Печь, печь его матери, пожирает их.

Его вещи сгорают.

Я беру с собой болторез и баночку с молочной смесью, которую Ленн купил для Хуонг сегодня днем в городе за мостом.

– Это рубашка так горит? – спрашиваю я, пока из-под половиц поднимается дым, как когда-то поднимались мольбы Синти, ее отчаянный шепот.

– Да, там больше нечему гореть, – твердо отвечает она.

Но на ее лице написано другое. На ее лице написано, что она прикончила его.

Мы выходим на улицу, в свежую морозную ночь.

Мы как единое целое поворачиваем налево, лицом к ветрогенераторам на горизонте. Мы шагаем как единое целое, мимо дома, мимо кучи пепла из печи, где покоятся все семнадцать моих вещей. Синти поддерживает меня, пока мы проходим мимо изгороди из боярышника и останков угря. В руках у меня приятная тяжесть болтореза. Из сумки, сумки его матери, торчит баночка со смесью.

В воздухе витает запах гари.

Мы поворачиваем: я и Синти, в спину нам дышит жар от горящего дома, и мы направляемся к свинарнику, к моей сестренке и дочери.

Эпилог

Я не праздную годовщину его смерти. Я праздную год со дня начала моей жизни. Нашей жизни. Нас четверых.

Отбеливаю раковину, и это приносит мне радость. Никаких камер, следящих за каждым моим шагом. Никакого надзора.

Слова Стейнбека смешиваются с парами отбеливателя. Аудиокнига играет через телефон. Мой собственный телефон. Договор заключен на мое имя. На мое настоящее имя. У меня до сих пор есть коробка. Я храню ее в шкафу наверху. С одной стороны – мои вещи. Мои сокровища. Копия книги «О мышах и людях», подаренная мне Синти и ее новым молодым человеком на Рождество. Моя карточка национального страхования, завернутая в желтую бумагу. Письмо, подтверждающее мое право пребывания здесь. Рядом с моими вещами лежат вещи Хуонг. Я охраняю каждую ценную вещь, словно ротвейлер. Ее свидетельство о рождении, в котором я указана как мать и явлена миру ее настоящая фамилия. Ее настоящее имя. Уникальный подарок, который я подарила дочери еще в доме на ферме.

Ополаскиваю раковину и на мгновение бросаю взгляд в окно. Здесь нет болотных полей. Просто маленький городок, откуда местные жители хотят сбежать, но который я буду любить вечно. Молодые влюбленные парочки, пабы, смеющиеся дети, кофейни, парки, где люди общаются, пока их дети резвятся у качелей. Старики, везущие свои покупки домой в собственном темпе. Жизнь перемешивается и свободно определяет себя.

Фрэнк Трассок проведет в тюрьме больше десяти лет.

Адвокаты и полиция сказали, что я не обязана появляться на суде. Они говорили, что я могу дать письменные показания или подключиться онлайн. Но я все же настояла. Я хотела быть там, в зале суда, перед настоящим судьей и перед Фрэнком Трассоком. Лицом к лицу с ним. Глаза в глаза. Я как могла дала показания о том, в чем участвовали он и Ленн. Я отвечала на вопросы адвоката и сохраняла самообладание. Ким Ли делала то же самое. В конце того дня в суде я проспала пятнадцать часов подряд.

Когда полицейские устроили облаву на ферме Фрэнка Трассока, то обнаружили еще троих невольниц. Еще шестерых – при обыске мест, контролируемых его сообщниками. Они обнаружили ферму по выращиванию марихуаны в окрестностях Кингс-Линна в заколоченном здании, которое раньше было букмекерской конторой. Но работники сбежали до того, как провели рейд. Иногда я думаю, жаль, что они сбежали. Возможно, я могла бы им помочь. Провести их через всю бумажную волокиту и собеседования. Помогла бы найти им безопасный дом.

В соседней комнате раздается стук, и я ковыляю туда. Одна операция сделана, но три главные еще впереди. Мне выписали рецепт на обезболивающее. Нормальные таблетки для людей.

Хуонг смотрит на меня своими прекрасными глазами и смеется. За ней тянется своего рода поезд: игрушки и одежда, связанные в одну большую змею. Змея сбивает пульт от телевизора с кофейного столика.

– Ой-ей, мамочка.

Улыбка на моем лице настолько широкая и глубокая, что растягивает кожу.

Она улыбается в ответ.

Хуонг может сказать «мама» по-вьетнамски и по-английски. Ее английский акцент уже лучше моего. Она просто чудо.

Дочка встает, идет ко мне, все еще таща за собой пластиковые мечи, плюшевых медведей и бутылки из-под напитков, заклеенные скотчем. Она стоит у моих ног, ее мягкие безупречные руки подняты в воздух.

Я напрягаюсь и поднимаю ее.

Ее вес – это чудо. Благословение. Дар божий. Она здорова, несмотря на все лошадиные таблетки, и где-то глубоко внутри себя я чувствую, что опасность миновала. Врачи подтвердили это. Хуонг больше не уязвимый ребенок. Теперь она сильная девчонка. Жизнерадостная. Она способна справиться со всем, что ждет ее в будущем. Она – могучий боец, родившийся в самом худшем месте, которое только можно себе представить, и тем не менее она цветет.

Я вытягиваю губы, и она повторяет мое движение. Это нежнейший из поцелуев, словно целуешь зеркало.

У нее есть имя и ID-номер. Хуонг числится в системе, привита, и у нее есть специальный человек в социальной службе, который проверяет ее. Проверяет регулярно. Мне это нравится. Другие матери в моей ситуации, те, с кем я общаюсь по работе, возмущаются участием государства. Но для меня это еще один уровень защиты для моей Хуонг. У нее есть я. У нее есть государство. А между ними – моя сестра, и ее крестная Синти, и ее бабушка в Бьенхоа[16], которая научилась общаться по «Скайпу», чтобы иметь возможность разговаривать с