Юноша подбежал к отцу, коего Пласид узнал сразу: им оказался тот самый гробовщик, что выразил соболезнования. Он спокойным и слегка изможденным взглядом обводил собравшихся. А сам поправлял свои длинные с проседью волосы под цилиндром.

Леонард очутился у отцовского плеча и принялся рассматривать гроб, совершенно не глядя под ноги и оттого иногда спотыкаясь.

Ровно с тем же нескрываемым интересом он спустя годы смотрел и на своего усопшего родителя, лежавшего с монетами на сомкнутых веках. Тогда Леонард получил в наследство бюро. И тот самый столь бережно хранимый покойным цилиндр.

Замешкавшись, Пласид покрутил в руках флягу с гравировкой в виде аптечной змеи. Выдохнув, он допил ее содержимое залпом, отчего по его подбородку скатилась розовая капля. Невольно мужчина поморщился – вкус был предсказуемо отвратительным. Затем Пласид поспешил помочь с погребением.

Месье де Фредёр вместе со всеми бросал в яму розы. Шипы искололи в кровь кожу, но он все кидал цветы вниз, пока под алым покрывалом не перестало быть видно креста. Когда мужчина звал Всевышнего, тот не явился к нему. Его вера осталась в обитом бархатом ящике.

Наблюдать, как цветочный покров засыпают землей, сил уже не нашлось. Пласид отвернулся, закусив от сердечной боли губу, а потом и вовсе отошел в сторону. Погребение завершилось без него – гости послушно стояли, пока над могилой ровняли землю. Затем толпа постепенно разбрелась по всему кладбищу. У статуи остался лишь гробовщик, задумчиво и печально читающий раз за разом даты на гравировке.

* * *

Всю нерастраченную любовь и душевные силы Пласид вознамерился положить на воспитание дочери. Решение это он принял по пути с кладбища, пока, от слез мучимый головной болью, трясся на разбитой грунтовой дороге.

Он остался один без малейшего опыта заботы о детях и с новорожденной на руках. После смерти Лизетт Пласид толком не видел дочь – еще безымянную девочку сразу передали служанкам. Занятый лишь собственным горем, месье де Фредёр даже не знал, нашли ли младенцу кормилицу. На несколько дней мужчина совершенно забыл, что в семье их по-прежнему двое.

По дороге до дома Пласид прошел через катарсис: с трудом сохранявший рассудок от боли, он понял, что должен стать образцовым отцом. Что отныне полюбит ребенка так, как не любил даже покойной жены, ведь, оттененное скорбью, его чувство станет острее и тоньше. В дочери он найдет воплощение их с Элизабет любви, которая все же успела пустить свои корни.

И тогда, в экипаже, мысль выходила ладной и правильной. Но воплощать в жизнь этот план оказалось порядком сложнее. Пласид правда пытался обращаться с дочерью так, как мечтал то делать еще до смерти супруги: подарить детство, подобное сказке; обеспечить, насколько то возможно для женщины, хорошим образованием; вырастить ее дамой, достойной своей родословной и благодарной за труд, что был вложен в ее счастливое будущее.

Он на самом деле старался быть образцовым отцом. Только, как выяснилось, в расколотой смертью семье делать это было ему не по силам.

В лице дочери Пласид отдаленно угадывал черты от умершей, но те казались ему искаженными. И чем старше она становилась, тем сильнее ее угловатые, нескладные линии вытесняли из его памяти последнее, что осталось от Лизетт.

В дочери месье де Фредёр мечтал обрести новый источник света, а потому дал ей имя Хелена [55]. Но та оказалась сущим воплощением тьмы – сырой, холодной и колкой. Пласиду казалось, что Лени с первых лет жизни тянет с него остатки душевных сил и энергии. Он ощущал себя слабо горящим костром, который заливают черной смолой.

Хелена росла вопреки бидермайерским грезам отца о кроткой и любознательной дочери: себялюбивая, капризная, с детства она отличалась отсутствием сердечности и всякого интереса к жизни.

* * *

Постепенно месье де Фредёр свыкался со своим положением. Внутренний протест против рока, стремление доказать всем способность быть достойным отцом и государственным мужем постепенно тускнели. Все с большим смирением он относился к характеру дочери. Все их беседы сводились к обсуждению обедов и ужинов, списков покупок или же редких совместных поездок. К былой светской жизни Пласид также потерял интерес и ныне поддерживал связь всего с несколькими знакомцами из своего счастливого прошлого.

Он ощущал, что нутром начинает стареть, однако увядание это он воспринимал спокойно. И с тихим желанием закончить все побыстрее. Жить еще двадцать лет с пустотой в душе было бы нестерпимо.

Но потом Пласид встретил Эрнеста. Месье, которому он лет пять назад помогал с какой‑то имущественной сделкой, детали которой давно уж ускользнули из памяти. Месье Барош выглядел уверенным в себе и успешным, а ухоженный вид его указывал на регулярность половой жизни. Встрече Пласид обрадовался – то была быстрая, легковесная радость, на которую он столь привык отвлекаться. При других обстоятельствах мужчины обошлись бы сердечным рукопожатием. Но этого не случилось – они оба направлялись к Жанне де Турбе.

В сущности, месье Барош никогда не представлял для Пласида ничего сколько‑то значимого. Как не представляла и мадам де Турбе. Но звезды сложились, и эта односторонне влюбленная пара сыграла двух богов из машины [56].

Танцевали кадриль. Заметно было, пианист не в себе – во время игры тот неестественно запрокидывал голову и раскачивался в стороны. Жанну вел юноша на вид от силы лет семнадцати, и Эрнест потому любовался ими без ревности, но с плохо скрываемым пылом.

– Не находите ли, – начал месье Барош в стремлении отвлечь от танцующих, скорее, себя самого, – что наступление новой любви пробуждает в мужчине не только телесную, но и его высочайшую духовную суть?

– Моя суть слишком долго спит для того, чтобы однозначно говорить о подобных вещах. – Пласид безрадостно усмехнулся. Губы месье де Фредёра нервно поджались, на душе стало паршиво.

– Как же, месье… Гхм, со дня нашей последней встречи ни одна дама так и не пленила вашего сердца? За столько лет?

– Вы забываете, что существуют и другие радости жизни, – отозвался Пласид уже с большей резкостью.

– И какие же?

– Например, счастье отцовства. Вам еще не представилось возможности его испытать, так что я понимаю, понять это со слов может быть довольно трудно.

– Только не держите меня за сладострастника, который не грезит о создании семьи, однако же… – Эрнест заговорщически склонился у Пласида над ухом. – Не пора ли вам задуматься и о себе? Позвольте полюбопытствовать, сколько лет вашей дочери?

– В августе исполнится восемнадцать, – понизил тон Пласид.

– Не кажется