Комиссар замялся.

– Мы объясним…

– А крестьянин возьмётся за топор или обрез. Нет, дорогой Михаил. Великий Карл Маркс был прав, заложив основы теории справедливого общества. Но продвигать это справедливое общество одним лишь насилием невозможно, ничего тут не выйдет. Можно выгнать бывших дворян убирать снег или грузить уголь, и они подчинятся. Но если вы попытаетесь так поступить с крестьянами – вы получите войну.

Комиссар молчал, краснел, закусывал губу.

– Чего вы хотите от меня и моего батальона?

– Завтра ЦК примет очень, очень плохое решение. К сожалению, некоторые иллюзии невозможно развеять словами. Придётся подождать некоторое время, не слишком длительное, пока эффект этого решения не начнёт сказываться. После этого, если Ленин, Троцкий и их сторонники не одумаются, придётся принимать меры. В ЦК у нас нет большинства, на стороне ленинской группы также Свердлов, Дзержинский, Зиновьев с Каменевым, Коллонтай, Берзин, Смилга. Сталин, скорее всего, тоже, хотя он хитёр, выжидает, чтобы примкнуть к победителю. Ногин, Рыков, Милютин – на нашей стороне. Бухарин, как и Сталин, себе на уме. Вроде как против Чрезвычайки, а вроде и нет, скользкий, не поймёшь. Остальные колеблются.

– А кто ещё из… ваших? – Ирина Ивановна сделала особый упор на последнем слове.

– Мельников. Кашеваров. Никаноров. Я четвёртый. Даже с голосами Ногина, Рыкова и Милютина большинства не набрать, «болото» идёт за крикуном и демагогом Троцким.

– Простите, как вы сказали? Мельников? Никаноров?

– Ну да, полковник Мельников и Сергей Никаноров, наш испытанный товарищ, потомственный питерский рабочий…

– А, – повела плечом Ирина Ивановна, явно теряя интерес. – Просто я о нём никогда не слышала. Мельников – с ним доводилось и слышать ещё в давние времена и… встречаться тоже довелось. О Кашеварове были упоминания в печати. А тут член ЦК – словно человек ниоткуда.

– Он у нас просто скромен и трудяга, – усмехнулся Благоев. – В общем, спустя примерно месяц, по расчётам нашей группы, в крупных городах начнётся нехватка всего – хлеба, мануфактуры, бакалеи и прочего. В этих условиях мы предпримем ещё одну попытку исправить положение в прямой и честной партийной дискуссии. Но если нет – нам потребуются решительные и хорошо вооружённые люди, всецело преданные идее спасения революции. Потребуется ваш батальон, Михаил. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Не пытаюсь вас обмануть, не пытаюсь использовать вас втёмную. Если идти на риск – вы должны понимать, во имя чего. Вы, конечно, можете отказаться и отправиться на фронт. Препятствовать не буду.

Наступившее молчание было долгим, тягучим и мучительным. Комиссар то краснел, то бледнел; лицом он не умел владеть совершенно.

– Это же переворот, – выдавил он наконец.

– Переворот. Во имя революции. Вы, например, знаете, что товарищи Ленин, Троцкий и особенно Дзержинский уже требовали безусловного закрытия не только «буржуазной» печати, но и газет левых эсеров, наших ближайших союзников? Желаете ознакомиться с протоколами ЦК? У меня они с собой. Как полагается, заверенные копии.

– Не надо…

На комиссара Жадова было больно смотреть.

– Революция делалась не для того, чтобы затыкать рты тем, кто сражался с нами плечом к плечу, – внушительно сказал Благоев. – Запреты и цензура – путь царских сатрапов, а не наш. Если всё запретить – то какая же это «свобода»? При царе можно было больше публиковать, чем сейчас, – если бы не Яша Апфельберг и его любовь к ресторану «Вена».

– Я… подумаю…

– Подумайте, – Благоев поднялся. – А мне пора. И спасибо за чай. И… нет, я не думаю, что вы, товарищ Жадов, побежите на меня доносить. Вы честный и справедливый человек. Вы примете правильное решение.

Михаил Жадов сидел и курил прямо на кухне, выпуская дым в открытую форточку, несмотря на мороз. Ирина Ивановна прихлёбывала чай, сжимая горячий стакан озябшими ладонями.

– Не знаю, что делать, – выдохнул наконец Жадов. – Провалились бы они все с их политикой! Я за свободу шёл сражаться, а не перевороты устраивать!..

– Тогда мы с тобой поедем на фронт, – спокойно сказала Ирина Ивановна. В такие моменты они с комиссаром переходили на «ты».

– А если он прав, Благоев? Ведь не дурак же. И командир дельный. И начальник распорядительный… Вдруг и в самом деле введут этот «военный коммунизм» и голод начнётся?

– Непременно начнётся, – ровным голосом произнесла Ирина Ивановна, словно объясняя урок своим кадетам. – Никто не будет просто так работать, Миша. Кроме тебя и ещё ничтожной доли столь же честных и идейных, преданных революции людей. Я же сама твоих бойцов воспитывала, так сказать. Не рвались они вперёд всех дрова таскать, ой, не рвались. Сам знаешь. Забыл, как я их гоняла?

– Вот потому-то сомнения меня и взяли, – признался комиссар. – Но… утро вечера мудренее, может, всё обойдётся ещё. Или не введут этот «коммунизм», или ошибается Благоев, не так всё страшно окажется…

Ирина Ивановна только улыбнулась печально.

– Иди спать, Миша. Вот тут, на диване.

– Да, конечно, – комиссар встал. – Спокойной ночи… Ира.

Он стоял и смотрел, как Ирина Ивановна скрывается в спальне. Услыхал щелчок замка. Досадливо дёрнул щекой и принялся устраиваться на узком диване.

Следующий день прошёл, и ещё один. Жадов подолгу пропадал в расположении «своего» батальона, куда так и не назначили ни нового командира, ни, соответственно, его заместителя. В «Правде» появилась короткая заметка о прошедшем заседании ЦК РСДРП (б), где с речами выступили тов. Ленин, тов. Троцкий и тов. Благоев. В прениях приняли участие все остальные члены Центрального Комитета. Были приняты важные решения, о коих население и оповестят в самом ближайшем времени.

Никто, что называется, и бровью не повёл. Модный поэт Маяковский чуть не подрался с не менее модным поэтом Гумилёвым, неодобрительно отозвавшись о также модной поэтессе Ахматовой. Министры Временного собрания, которых только что перевели из Петропавловской крепости под домашний арест, начали знакомиться с материалами обвинения вместе со своими присяжными поверенными. Магазин Елисеева на углу Невского и Малой Садовой бойко торговал «всем необходимым к Рождеству». В городских парках насыпали большие снежные горки, залили катки. Звеня, ходили себе трамваи, и даже, несмотря ни на что, продолжалась работа по прокладке новой линии.

Минуло два дня, и всё та же «Правда», а с ней и «Известия» напечатали постановления Совета Народных Комиссаров о запрете частной торговли хлебом, сахаром, маслом и другими продуктами, о введении «категорийных пайков»: высшая, первая категория – для рабочих на самых тяжёлых работах, вторая – для них же, но с работами более лёгкими, третья – для служащих и четвёртая, последняя, – для «иждивенцев». По первой категории продуктов выдавалось в четыре раза больше,