Шрифт:
Закладка:
Он вернул купюру в конверт, а конверт отправился в карман пальто. Пешком дойдя до Кадетской линии, Ванзаров нашёл спящего извозчика, разбудил, приказал на Большую Садовую, согласился на два гривенника.
Пустые улицы пронеслись с ветерком.
Прежде чем войти в ворота дома, он оглянулся на Юсупов сад. В свете луны решётка, каток, берега и деревья казались сказочным замком, в котором правит волшебник, а ему служат драконы и нежить.
Ванзаров открыл калитку. Краем глаза заметил стремительное движение. Посреди улицы уносилось тёмное пятно. Полы широкого плаща развевались крыльями летучей мыши. Черный призрак исчез в сторону Никольского рынка так стремительно, что догнать его и думать нечего. Будто скользил по воздуху с тихим свистом.
На углу Екатерингофского проспекта городового нет. Ни одного прохожего. Свидетелей нет. Никто не видел. Будто привиделось. В привидения Ванзаров не верил. Он уловил тяжёлое дыхание чёрного призрака.
Фигура 4
2 февраля 1899 года, вторник
Петля
Из основных фигур петля, безусловно, самая трудная, делать её не всегда приятно и для чистого выполнения необходимо каждый раз основательное упражнение, хотя бы вы знали её уже в течение десятка лет, это одна из тех фигур, которые забываются.
Панин Н. А. Руководство к изучению катания на коньках. СПб., 1898
50
Неподвижное тело храпело тонким посвистом, переходящим в рык и вой. На зависть грубому римскому легионеру, вздремнувшему в походе. Тело в основном лежало на диване, разве только левая рука касалась пальцами пола, будто находя в этом опору, чтобы не свалиться. А голова сползла с подушки вбок, изогнув шею под нож коварного врага. Если бы такой проник в квартиру. Однако подосланного убийцы или даже завалящего ассасина не имелось. Зато имелся несчастный хозяин, который ночь напролёт слушал гимн храпа. Ближе к утру он запустил в тело сначала маленькую подушку, затем большую. Подушки угодили в цель, источник затыкался. Стоило телу пошевелиться, как подушки упали, а храп сообщил о своём возвращении.
В восемь утра Ванзаров встал окончательно. Скинув ночную сорочку, подошёл к окну, распахнул форточку и подставил лицо ледяному ветру. Утро было свежим, день обещал стать чудесным. Лёд катка уже покрыт росчерками коньков. Вензеля «МI» среди них не было. Мстительно оставив форточку открытой, Ванзаров подошёл к умывальнику и принялся умываться ледяной водой, что имелась в ведре. А после растёрся сухим жёстким полотенцем до красной кожи.
Был соблазн опрокинуть ведро. Ванзаров сдержался. Ночной мучитель утрётся, а диван жаль. Или не жалеть?
Почуяв надвигающийся потоп, тело издало сложнейший звук, описать который не смог бы и Чайковский, приняло сидячее положение, продрало слипшиеся веки, мутно осмотрелось и нашло объект интереса:
– А, Пухля, вот и ты…
– Про тебя это сложно сказать. Ты ли это, Андрей Юрьевич?
Тухля издал категорически неприличный звук, который вырвался из самого нутра, и смущённо приложил ладошку к губам. С сознанием возвращался утренний стыд. В оправдание надо пояснить, что Тухля вовсе не был пьяницей. Пил он, особенно в женатом состоянии, крайне редко и только с приятелями, по большим праздникам, студенческим годовщинам и отмечая печальные события: женитьбу очередного неженатого приятеля. Но если Тухля садился за стол, то вёл себя как римлянин на лукулловых пирах. То есть надирался до животного состояния. В отличие от Ванзарова, который никогда не пьянел, друг его не знал меры. Образованность и пять языков, не считая древнегреческого и латыни, исчезали, будто их не было, а из культурного человека вылезал весёлый хулиган, который мог плавать на столе среди тарелок, вырвать пальму из кадки или исполнить канкан на подоконнике. Придя в себя, Тухля ничего не помнил, не верил, что творил безобразия, и впадал в глубокое раскаяние. До следующего раза. Превращение Тухли было загадкой, с которой психологика не могла справиться.
– Я не виноват, – сказал он, чмокая похмельными губами.
Сжалившись, Ванзаров поднёс ведро, в котором на дне осталась ледяная вода. Запрокинув ведро, Тухля стал пить лошадиным образом, жадно глотая. Кадык его дёргался при глотках. Опустошив ведро, он откинулся на спинку дивана, издав звук невинного страдальца, которым себя ощутил.
– Беспокоит, что с мистером Джеромом, – сказал Ванзаров, относя ведро к умывальнику.
– С ним всё хорошо. – Тухля уложил тяжёлую голову на мягкое.
– Где он?
Тухля похлопал ресницами и заметил нехорошую мысль, которая постучалась в больную голову.
– А ведь я не знаю, – проговорил он тревожно и даже сел.
– Английская литература может потерять юмориста.
– Почему, Пухля?
– Не называй меня так… Ты помнишь, как оказался на диване?
– Н-нет… – выдавил из себя всё более несчастный Тухля.
– Вывод: мистер Джером лежит в сугробе, а рядом окоченевший труп его собачки.
– Ой. – Тухля схватился за виски, в которые кто-то стучал. – Не пугай меня.
– И не думал, – ответил Ванзаров с холодным спокойствием. Такой должна быть месть за бессонную ночь. – Мистер Джером непривычен к русским традициям. Знаешь, сколько иностранцев находят замороженными в столице?
– Сколько? – спросил Тухля упавшим голосом. Воображение его уже рисовало ужасное.
– Каждый десятый труп зимой – иностранца. Посчитай шансы, убедись, что мистеру Джерому не спастись.
Сведения эти были не то что неверные. Для Тухли в таком состоянии годились.
– Ой, – сказал несчастный. – Ой… Ой… Ой… Что же делать?
– Вспоминай, где мог его потерять.
Тухля встал с дивана, что далось ему с некоторым шатанием. Так что пришлось сесть обратно.
– Значит, с катка у Симеоновского моста мы поехали в Русский музей… Ходили там, смотрели… Джерому очень понравились «казаки, пишущие письмо турецкому султану», как он назвал картину Репина, долго расспрашивал, кто они такие и тому подобное… Потом поехали купить билеты в оперу… Потом… Потом поехали пообедать в «Медведь»… А там, как ты знаешь, бар в американском стиле… А в баре сорок сортов водки… Да, точно! – Тухля шлёпнул себя по колену. – Вспоминаю… Мистер Джером ещё сказал, что водка – не виски, у неё не может быть сорок разных вкусов. Это был вызов, я его принял. Надо было защитить честь русской водки. Jus retorsionis [47], так сказать…
– Сколько сортов попробовали?
– Десять, нет – двенадцать… Точно, двенадцать… Помню, сказал себе: вот и дюжина! А дальше ничего не помню.
Русская водка и не такое может. Судьба английского юмора висела на волоске.
– Ужасно, – сказал Тухля с печалью кающегося грешника.
– Вспомнил, где
