Пока гном снижался, этот свет вдруг исчез, словно его заслонили какие-то огромные ставни, и вскоре вспыхнул вновь, ещё ярче, ослепив Вьюнка своим сиянием. В этот момент гном коснулся ногой чего-то твёрдого, почувствовал ужасный удар в грудь, и всё вокруг утонуло в кромешной темноте и полном безмолвии, какие бывают лишь самой глубокой и глухой ночью.

Глава 22

На маяке Нокгоббин

Когда Вьюнок пришёл в себя, он увидел яркий свет и услышал негромкий убаюкивающий шум волн и множество птичьих голосов.

Тянулись минуты; Вьюнок постепенно приходил в чувство. Он обнаружил, что лежит на какой-то твёрдой поверхности, лицом к небу, а там, наверху, то вспыхивал, то угасал ослепительный свет, который показался гному ярким как солнце.

Вьюнок осторожно пошевелил руками и здоровой ногой. Вокруг лежали спутанные стропы парашюта, а сам гном был прикрыт голубым парусиновым куполом. Где он? Что с ним произошло? Вьюнок полежал ещё немного, не двигаясь и пытаясь собраться с мыслями. Мало-помалу он восстановил в памяти события последних нескольких часов: гном вспомнил, как они поднялись в воздух, вспомнил расставание со старыми друзьями и их прощальные слова, вспомнил стелившийся под крылом планёра густой белый туман. Ах! Теперь Вьюнок вспомнил, как всё закончилось – как загорелась Чудо-птица, как они выпрыгнули, надев парашюты, – и вот теперь он лежит в каком-то странном месте, подобного которому никогда прежде не видел.

Этот ослепительный свет, который разгорался и затухал, постоянный щебет птиц и ласкавшие слух птичьи трели, доносившиеся со всех сторон – что это было? Неужели гномий рай? Определённо, пение птиц наводило на эту мысль. И поскольку Вьюнок наконец-то почувствовал, как силы возвращаются к нему, он сел, высвободился из опутавших его строп и откинул купол парашюта.

Прямо над ним находилась огромная цилиндрическая железная решётка, внутри которой медленно вращался ослепительно яркий фонарь, а на расположенных рядом ограждении и перилах сидели сотни птиц и возбуждённо щебетали. Вокруг носились огромные стаи других птиц, заслоняя собой небо; некоторые из них приближались к фонарю и садились на решётку, словно мотыльки, летевшие на огонь; другие, совершенно обессилевшие, падали вниз, на широкую балконную галерею, где сидел Вьюнок.

Через некоторое время гном уловил левым ухом чей-то тоненький голосок, и, повернув голову, увидел, что возле него сидит обыкновенная домóвая мышь[56]. Её речь не отличалась изысканным произношением, которым могли похвастаться сони или полёвки; она, если можно так выразиться, «проглатывала» первые буквы некоторых слов, и этот очаровательный провинциальный акцент чем-то напоминал Вьюнку акцент Вальдшнепа.

– Ох, и здóрово же ты шмякнулся, – на голове синяк величиной с вишню. Лежи, где лежишь, и не шевелись, скоро тебе полегчает.

– Где я, Домовая мышь? – простонал Вьюнок, испытывая огромное облегчение от того, что по крайней мере здесь было с кем поговорить.

– О боже, да на маяке Нокгоббин, где же ещё? Забавно, что ты об этом не знаешь! Как же ты сюда попал? Я вижу, крыльев-то у тебя нет, как у птиц.

– Мы прилетели на Чудо-птице, – то есть на планёре, – он загорелся, и нам пришлось прыгать с парашютами, а потом… Не знаю, что произошло потом.

Мышь подняла голову и вдруг страшно перепугалась.

– Батюшки! – пискнула она, дрожа от страха. – Неужто это два филина, вон там, вверху, на верхушке маяка?

– Они не причинят тебе вреда! – воскликнул Вьюнок, догадавшийся, о ком шла речь, и поднялся на ноги. – Эти филины тебя не тронут!

«О, эти славные птицы, – думал Вьюнок, которого переполняла благодарность к Бену и его жене, – значит, они не бросили меня!»

Мышь юркнула под купол парашюта Вьюнка.

– Это Бен и его жена, – продолжал Вьюнок, – они не причинят вреда никому из моих друзей.

– А я им не доверяю, – пискнула мышь. – Побегу-ка я в свою норку.

– Не убегай, Домовая мышь! Говорю же тебе: ни один волосок не упадёт с твоей головы. Эй, Бен! Бен! Спускайтесь сюда… Это я, Вьюнок, а это наш друг, Домовая мышь, она вас боится!

Филины спланировали вниз и уселись на перила балкона рядом с гномом.

– Бен! Бен! – воскликнул Вьюнок, обнимая старого друга. Он заметил, что перья вокруг шеи филина стёрлись до такой степени, что под ними проступила морщинистая жёлтая кожа. – Как же я рад видеть вас обоих! А это Домовая мышь – или, наверное, правильнее будет называть тебя Мая´чной мышью? – поправился Вьюнок, представляя филинам маленькую зверушку, которая всё ещё дрожала от страха.

Бен и его жена галантно поклонились, и мышь немного успокоилась.

– Маячная мышь говорит мне, что мы на маяке Нокгоббин.

– Так это маяк Нокгоббин? – ахнул Бен. – Значит, мы всё-таки добрались до Ирландии!

– Но где же Белка и все остальные? – спросил Вьюнок. – Не говори мне, что они пропали, не говори, что вы не видели их!

Тут мышь подала голос.

– Если вы имеете в виду ещё одного гнома и белку, – пропищала она, – то пожалуйста – они тоже сидели на этой галерее, я видела их, когда пробегала мимо.

– Давайте найдём их, – воскликнул Бен, – и узнаем, всё ли у них в порядке, не сломали ли они себе ноги или чего-нибудь ещё… Вот это толпа! – добавил он, прокладывая себе путь сквозь плотные ряды птиц.

– Сегодня ночь Осеннего перелёта, – пискнула Маячная мышь, пока они торопливо шли за Беном, стараясь не отставать от него. – Как только рассеялся туман, птицы всё прибывают и прибывают. В ночь Осеннего перелёта кого тут только не увидишь.

Бен, шагавший впереди, споткнулся о ласточку, сидевшую на полу и совершенно обессилевшую.

– Прошу прощения, не заметил тебя, – сказал добрый старый филин, помогая пичужке подняться.

Малышка была слишком напугана, чтобы что-то ответить, и, свернувшись в комочек, устроилась возле решётки маячного фонаря. «Ох! Ох!» – вот и всё, что она смогла произнести.

Немного погодя, проталкиваясь сквозь огромное скопление птиц, напоминавшее толпу измотанных долгой дорогой путешественников на каком-нибудь большом вокзале, Бен увидел Белку. Усталая зверушка прислонилась к ограждению и осторожно ощупывала лапой вскочившую над её правым глазом большую шишку величиной с яйцо лесной завирушки. Тысячелист, на чьих кожаных штанах позади зияла огромная дыра, был занят изготовлением повязки из парусины. Они не заметили приближения Вьюнка, Бена и его жены. Белка стонала:

– Ох, бедная моя головушка! Ох, бедная моя головушка!

Тысячелист, которому, по всей видимости, было ничуть не лучше, пытался её утешить:

– Не вешай нос, Белка, ты скоро поправишься. Если хочешь знать, нам очень повезло, –