разбрызганными по полу кляксами готового теста. Слишком неудобно стоять в стороне и смотреть, как они наводят порядок в том месте, за которое мы отвечаем, и, не имея сил присоединиться к Оскару и веселящимся гостям, я приношу пользу. Взяв совок и щетку из тележки для уборки, я встаю на колени и начинаю подметать, считая, что мне повезло, что это только тесто, а не кашица из ягод в сиропе и сахарной пудре.

Когда пол становится все менее съедобным — хотя из-за неяркого света здесь слишком сложно сказать наверняка, — передо мной появляется пара больших белых кроссовок. Мой взгляд медленно пробегает по телу, обращая внимание на вздымающуюся грудь и желание, написанное на его лице. Маска профессионала сползает с лица Оскара всего на секунду, но я уверена, что в его мозгу бушуют мысли, схожие с моими.

Ему нравится видеть меня на коленях.

А мне нравится быть на них.

Черт, мне и без того хватает забот на сегодня, а тут еще и возбуждение.

Он предлагает мне руку, его взгляд скользит к фиолетовому синяку на внутренней стороне бедра, когда мои шорты задираются вверх. Мы не разговариваем, но его голос звучит в моей голове громко и отчетливо.

"Если я собираюсь вступить с тобой в интимную связь, то должен быть уверен, что смогу наблюдать, как ты наслаждаешься этим".

Двойное черт.

Прочистив горло, он забирает у меня совок, чтобы выбросить блинчики в мусорное ведро вместе с остатками неудовлетворенного вчерашнего вожделения. Я вытираю пыль с коленей и в оцепенении отправляюсь на поиски ближайшего дезинфицирующего средства, надеясь, что найдется способ впрыснуть его прямо в мозг, чтобы очистить свои грязные мысли. Длинные. И полностью одетые объятия были не совсем тем, что я представляла себе, когда мы покидали бар, но я должна быть благодарна Тому за то, что он снова удержал меня на пути безбрачия после того, как всю неделю сталкивался с последствиями отступления от него. "Должна" — это главное слово.

Я просто возбуждена. Вот и все. Эта чертова игра просто прожевала меня, выплюнула и заставила жаждать того, что, может нанести мне вред. Точно так же, как мое похмелье заставляет меня жаждать целую стопку блинов, корзину пирожных и каждый хрустящий уголок оставшихся яиц. Это не имеет никакого отношения к тому, что на этой неделе я впервые за долгое время узнала себя, и все потому, что Оскар уговорил меня спеть с ним. И уж точно не имеет отношения к тому, что произошло со мной, когда он пел. Он играл — конечно, играл. Но он мог выбрать любую песню, а выбрал ту, где говорится о желании быть увиденным.

И я увидела его.

Я должна вбить себе в голову, что секс с Оскаром прошлой ночью без ограничений, спонтанный и страстный, усложнил бы все еще больше, чем сейчас. У меня был подобный опыт, и это только сделало меня еще более одинокой, чем я была до этого. Не говоря уже о том, что вибрирующий кусочек резины мог бы доставить мне куда больше удовольствия, чем те перепихоны.

Я уже пробовала совмещать работу и романтику, и это здорово испортило мне жизнь.

Так чего же я на самом деле хочу от Оскара?

Непринужденного, спонтанного и страстного секса и преданных отношений без последствий. Очевидно.

Стоп.

"Сегодня утром я ни на секунду не мог оторвать от тебя глаз", — говорит он, его голос веселый и хрипловатый.

Черт. Моя рука все еще вытянута под дозатором дезинфицирующего средства, и теперь на ладонь капает гель, а в нос ударяет запах хлорки. Он смеется надо мной и тут же находит решение моей проблемы. Переплетая свои большие руки с моими, он забирает излишки и использует их для себя. У меня перехватывает дыхание не только от его прикосновения, но и от того, как он смотрит на наши сплетенные пальцы. Это, должно быть, влажная мечта каждого гермофоба.

"У тебя есть какие-нибудь планы на время перерыва?"

Он приглашает меня на свидание или надеется убрать гаечный ключ, который был брошен в наши дела прошлой ночью, и вместо этого вставить свой гаечный ключ в мои дела? Господи, просто разбей уже меня на части. Я не должна этого хотеть. Я знаю, что не должна, но ничего не могу с собой поделать.

" Нет".

"Я узнаю, когда Том освободится. Было бы хорошо, если бы вы поговорили".

Ну, я совершенно неправильно поняла эти сигналы.

Это ужасно — быть в центре всей этой драмы. Оскар не вдается в подробности того, что было сказано между ними, только говорит, что Том хочет все исправить. Я хотела высказаться вчера вечером, но Оскар решил, что лучше подождать до сегодняшнего дня, когда у нас обоих будет ясная голова. Да, как будто моя голова когда-нибудь будет ясной после той ночи, которую я провела, не считая алкоголя.

Если бы это был реальный мир, я бы заблокировала его и жила дальше, но здесь я не могу этого сделать.

Он облажался, в этом нет никаких сомнений. Однако, увидев, что он сидит у моей двери и хочет загладить свою вину… мне захотелось дать ему шанс объясниться. Даже сейчас идиот так и не извинился за свой поступок. Это не слишком высокая планка, но если извинения Тома — это то, что нужно, чтобы унять кислую боль в моем желудке, которую вызвала злость на него, то я готова его выслушать.

В угасающем свете дня я выхожу на беговую дорожку — место встречи, назначенное Оскаром и Мэдисон, — и вижу, что Том с нетерпением ждет меня там.

В это время на дорожке относительно безлюдно, большинство людей либо в своих комнатах готовятся к вечеру, либо нежатся на солнце у бассейна, но пожилая пара проходит мимо нас, пока я добираюсь до Тома, и мы медленно идем в другом направлении, пока не окажемся вне пределов слышимости.

"Мне так жаль, Элиза".

Я смотрю на него, на его обеспокоенное лицо, нарисованное оранжевым закатом, и тут же мне хочется видеть в нем не того, кто причинил мне боль, а того, кто утешал меня, когда я была расстроена.

"Я просто хотел бы прояснить ситуацию. Я не играл с тобой. У меня никогда не было планов на нее".

"Тогда почему она сказала…?"

"В тот вечер я устраивал вечеринку в бассейне после наступления темноты. Она была там спасателем. Это единственная причина, по которой я мог подумать, что она это скажет. Я не знал, что