Судзуки кивает:

– Пока мы наблюдаем за ними, они, в свою очередь, наблюдают за нами.

– Это и напугало моего отца. Я нашла письмо, которое он написал компании… Вы знали, что я его найду, да? Знали, что оно в купе Воронов?

– Как только мы приехали в Москву, он настоял на необходимости поделиться нашими выводами с советом директоров компании. У нас есть доказательства, говорил он, что эта страна учится, и то, чего мы всегда боялись – непредсказуемость трансформаций, их случайный характер – вовсе не главная опасность. Настоящая угроза в их значении, в намерениях, стоящих за ними, и теперь мы можем видеть это собственными глазами.

– Рисунок и то, как он сделан, – шепотом повторяет Мария.

– Я пытался переубедить вашего отца, – продолжает Судзуки. – К стыду моему, я не согласился подписать его письмо. Доказывал, что нам нужно больше времени, чтобы понять увиденное. И когда мы не получили ответа от московского отделения компании, я вздохнул с облегчением. – Он прикрывает глаза. – А по пути в Пекин, в последнем рейсе, стоило миновать Стену, как мы снова увидели рисунки, и на этот раз не только снаружи, но и внутри. В самом поезде. Контуры папоротника на деревянной обшивке, изображение воды на занавесках. Мы уже начали сомневаться в собственном здоровье, в свидетельствах своих глаз, а потом… – Он делает паузу. – А потом наступила темнота. Что бы ни произошло дальше, оно выветрилось из нашей памяти. В себя мы пришли только возле Пекинской Стены. Стекло треснуло. И не было никаких следов всего того, что мы видели. А ваш отец… – Его голос срывается. – Ваш отец взял вину на себя. С какой-то чрезмерной готовностью он принял ответственность за дефектное стекло, отвергая все увиденное нами в пользу того, что компания назвала самым очевидным объяснением.

– Тогда почему вы промолчали? Это же погубило репутацию отца, лишило его средств к существованию. И в конце концов убило его самого.

Лицо Судзуки исполнено скорбью, он хватается за спинку стула, словно не в силах устоять на ногах.

– Потому что я трус. Потому что поезд – это все, что у меня есть, и, если дверь в Запустенье закроется навсегда, я останусь ни с чем. Покинув Японию, я превратился в человека без родины, стал человеком компании, человеком поезда. Без них у меня не будет пристанища. Я не настолько силен… не настолько бескорыстен, чтобы вынести мысль о том, что наше открытие может привести к краху компании.

– Она должна быть уничтожена. Из-за нее нам всем грозит опасность… Из-за вас нам грозит опасность.

Вид у Судзуки совершенно подавленный.

– Я пытался убедить себя, что мы ошибались, что Запустенье сыграло с нами злую шутку, что стены поезда невероятно прочны и надежны, как уверяет компания. Я спрятал новый телескоп, заставил себя прекратить наблюдения, хотя именно они и составляли смысл моей жизни.

Он с трудом сдерживает дрожь в ногах. Мария не может определить, что это – горе, гнев или что-то еще, слишком сложное, чтобы дать ему название, слишком большое, чтобы охватить его, стоя здесь, в тускло освещенном вагоне, посреди незнакомой железной дороги.

– И вы пытаетесь искупить свою вину, – тихо произносит она.

Заточение

У Генри Грея отобрали и сожгли всю одежду и обувь. Его отмывали так долго, что кожа порозовела и начала саднить. А теперь он заперт в лазарете. Койка узкая и жесткая, обитые мягкой материей стены настолько заглушают внешние звуки, что его собственное дыхание звучит раздражающе громко. Но больше всего Грея выводит из себя отсутствие окон. Он умолял оставить его в собственном купе, обещая ни при каких обстоятельствах не выходить до окончания карантина, но капитан и врач были непреклонны.

– Это для вашей же безопасности, – объяснял врач. – Поскольку вы находились без шлема на открытом воздухе, а также в воде.

– Уверяю вас, я чувствую себя совершенно здоровым.

Но врач сосредоточенно занимался измерением его черепа, пускал кровь и светил в глаза фонариком.

– Всего лишь предосторожность, – повторял он.

Он носил защитную маску, закрывающую рот, и пахло от него обеззараживающим раствором. Позже Грея навестили консультанты компании; правда, стояли они за дверью и говорили с ним, чуть приоткрыв смотровое окошко. В замысловатых бюрократических выражениях Вороны принесли извинения за временные неудобства и напомнили о том, что перед отъездом он подписал документ, освобождающий компанию об ответственности за любые последствия его пребывания на открытом воздухе. Затем они принялись задавать вопрос за вопросом о том, как Грею удалось выйти из поезда, кто ему помог и что он собирался делать, но он гордо выпрямился и заявил, что англичанина запугать невозможно.

И вот теперь он один. Остается надеяться только на девушку, которой хватило смелости забрать его куртку почти сразу же после возвращения в поезд, когда все смотрели на огромное существо, вышедшее из леса. Он без лишних слов протянул ей куртку с отяжелевшими от бесценных образцов карманами. Девушка исчезла и вскоре вернулась с пустыми руками. Удивительно, что спасение явилось ему в таких неожиданных формах: щуплая девушка из поезда и существо из Запустенья.

Он вытягивается на жесткой койке и снова ощущает холодную воду вокруг себя. Над ним кричат птицы. Возможно, они ослеплены солнечными бликами на воде, вот и не видят его. Их острые клювы неистово ныряют, но он уже исчезает, тонет. Водоросли тянутся к нему, обвивают запястья и лодыжки, тащат в темноту, куда не пробивается солнце. И вдруг его обхватывают сильные руки, водоросли превращаются в темные, сверкающие под водой волосы, затем сворачиваются вокруг него гладкими завитками и вытаскивают на воздух, к твердой земле, возвращая к жизни. В своих воспоминаниях он открывает глаза, но солнце и тень делят лицо спасительницы на разрозненные части, никак не складывающиеся в целый образ. Грей вскрикивает от отчаяния и через мгновение слышит щелчок открываемого смотрового окошка, на этот раз другого – в стене, отделяющей его от кабинета врача.

– Доктор Грей, вы хорошо себя чувствуете?

Он открывает глаза и видит лицо врача, смотрящего на него сквозь решетку.

– Просто дурной сон, – следует короткий ответ.

Слышится шелест бумаги – врач переворачивает страницу блокнота.

– Вы можете его описать, доктор Грей? Что угодно, любую деталь.

Врач старается не выдать возбуждения. Маленькие глазки с жадностью следят за пациентом, доводя того до тошноты.

– Ну хорошо. Я помню кое-какие подробности, только очень смутно.

– Хоть что-нибудь, доктор Грей, хоть что-нибудь. Пока вы не забыли.

– Женщина…

– Да?

– Она была одета точно так же, как любила одеваться моя мать. А потом, когда я подошел ближе, вдруг превратилась в ее величество королеву…

Грей с удовольствием замечает всплеск разочарования на лице врача и слышит, как тот отодвигает блокнот в сторону.

– Может быть, это воздействие Запустенья?