– Что у вас с руками? – внезапно произносит она. – Эти линии…

Поначалу Мария приняла их за чернильные пятна, но теперь уверена, что различает рисунок.

Судзуки отступает на шаг и натягивает рукава, пока Мария она тянется к его запястью, сама пораженная своей дерзостью.

– Позвольте взглянуть, – шепчет она.

Он настороженно замирает, но все-таки закатывает рукав, под которым его руку обвивают чернильные полоски. Татуировки? Мария видела их только на ярмарке – у мужчины все тело было покрыто сказочными рисунками. Он напрягал мускулы, и нарисованный тигр шевелился, а деревья росли. Но нет, Судзуки стоит совершенно неподвижно, почти не дыша, и все же полоски движутся, и это не просто линии, а реки, контуры рельефа, тонкие извилистые тропы. И железная дорога, черная нить, что тянется от запястья, отмечая на коже маршрут путешествия. Мария завороженно смотрит и не вполне понимает, что видит.

– Вы заразились этой болезнью?

– Нет, это не она.

– Значит, скрываете что-то другое?

– Прошу вас! Вы должны понять.

Из башни доносится звук, и Судзуки оборачивается.

– Мы возвращаемся на главную дорогу, и я должен идти. Но мне бы хотелось еще поговорить об этом…

Мария пятится. Ей необходимо оказаться подальше от него, от вытатуированной на человеческом теле Судзуки голодной земли, что простирается снаружи. Подальше от его беспрерывно меняющейся кожи.

Граница

– Примерно здесь, – говорит Василий.

– Вижу! – кричит Лука, поваренок.

– Врунишка, такого острого зрения ни у кого не бывает.

Один из кондукторов толкает мальчугана в бок, сбрасывая с насеста на столе.

– А я вижу, прямо впереди, – оправдывается Лука.

Все столпились в столовом вагоне третьего класса, сдвинув столы к стене. После возращения на главную дорогу настроение поднялось, а когда поезд снова набрал скорость, люди испытали почти головокружительное облегчение. И уже скоро будет видна граница.

Вэйвэй вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть – и вот он, белый камень примерно в рост человека, без каких-либо отметин, наполовину заросший травой и лианами. Второй стоит по другую сторону дороги. Два строгих знака, отмечающих границу континентов. Вэйвэй помнит, как ей рассказывали о строителях дороги, когда она была совсем маленькой. Помнит, как Профессор брал ее на руки и подносил к окну, когда они проезжали мимо этих камней.

По завершении строительства дороги компания из своих кабинетов в Пекине и Москве приказала установить белые камни, добытые в архангельских карьерах, и выбить на них стихи, прославляющие великие империи. Однако строители дороги хотели запечатлеть на этих стелах имена тех, кто отдал жизнь, прокладывая путь. Ни одна сторона не победила в споре, но последнее слово все же осталось за строителями. Они заказали чистый белый камень – цвета скорби у китайцев – и, когда весть дошла до тех, кто уютно устроился в кабинетах, было уже поздно. Так погибшие при сооружении дороги обрели свое святилище.

Всякий раз, когда поезд проезжает между двумя знаками, у Вэйвэй возникает зябкое ощущение, как будто время растягивается в тонкую нить. Как будто призраки этих первых строителей стоят вдоль дороги и смотрят, опираясь на лопаты и щуря глаза, пока состав грохочет по их костям. Команда снимает шляпы или прикасается к железу. Вэйвэй видит тревогу пассажиров при встрече с новым континентом и облегчение от близости знакомого. Скрипач играет мотив одновременно навязчивый и грустный; кухонные мальчишки подхватывают ритм, выстукивая ложками по сковородкам, а за ними и вся команда принимается немелодично насвистывать и напевать под нос; следом вступают пассажиры, сначала робко, но с возрастающей уверенностью; и вот уже песня наполняет весь вагон, поднимаясь и опускаясь по октавам, проходя по кругу и изменяясь, приближая всех к Европе.

Вэйвэй оглядывается на португальского священника, который кивает в такт музыке с закрытыми глазами, на трех братьев с Юга, опрокидывающих себе в глотку содержимое стопки, на семьи и одиноких пассажиров, что сдружились в пути, поскольку невозможно уединение в третьем классе. А игра скрипача сплетает их еще тесней. Вэйвэй улавливает в мелодии странность и понимает, что скрипач связывает вместе китайскую и русскую народные песни; их тональности сталкиваются, выравниваются и сталкиваются опять. Его глаза закрыты, и Вэйвэй задумывается о том, что он чувствует, так глубоко погружаясь в звуки. И вот уже ее собственные ноги отстукивают ритм, а поварята голосят, словно группа ударных инструментов: «Граница! Граница! Граница!» Им вторят кондукторы, стюарды и пассажиры, повторяя сложившийся за годы суеверий ритуал – в конце концов, пересечение границы должно быть как-то отпраздновано. Но в чем же загадка этой невидимой линии, что заставляет всех перепрыгивать через нее? Пол трясется под ногами Вэйвэй, когда все друг за другом перешагивают через линию под крики: «Граница! Граница! Граница!», потому что границы всегда охраняются и нужно показать охранникам, что их никто не страшится.

Вэйвэй глубоко вздыхает. Лица людей становятся чуть ли не восторженными. «Вот почему у нас есть ритуалы, – думает она. – Вот для чего они нужны – чтобы забыться хотя бы на время».

Она тоже хотела бы забыться. Выгнать из памяти это жгучее «нигде», в котором осталась Елена. В котором остался бы и Грей, и она сама, если бы капитан не пришла на выручку. Избавиться от страха перед тем, что она помогла пронести в поезд.

«Воровка, изменница». Что сказали бы все эти пляшущие, размахивающие руками пассажиры, если бы узнали о ее проступке? Если бы узнали о том, что она впустила в поезд Запустенье? Вэйвэй думает о чешуйках лишайника, растущих в темноте, о насекомых в маленьких коконах. Они, наверное, сейчас шевелятся, как будто тоже слышат музыку. И Вэйвэй ощущает, как они растут.

От этого ощущения кружится голова.

– В первом классе сейчас напиваются до беспамятства, – говорит Алексей, становясь рядом.

У него тоже красное лицо, изо рта пахнет спиртным. Они почти не разговаривали с момента ее выхода наружу. «Может, он завидует, что я пошла вместо него?» – думает Вэйвэй.

– А еще были слухи, что по коридорам разгуливает привидение.

– Что?

– Оно обитает в ванной комнате первого класса. Я уже забыл, как ненавижу эти пересечения границы.

– Стой!

Возле первого спального вагона мимо пытается проскочить крохотная фигурка, но Вэйвэй крепко хватает беглеца, и он отчаянно бьется в ее руках. Она сама играла в эту игру столько раз, что сбилась со счета, бегала быстрей пекинских воришек и не прижималась к стене, чего обычно добиваются опытные противники.

– Расскажи о привидениях.

– Чего?!

Цзинь Тан замирает от такого неожиданного вопроса.

Вэйвэй дергает его на себя:

– Говорят, ты рассказываешь небылицы о привидениях в ванной комнате. Разве не знаешь, что разговоры о привидениях до добра не доводят? Они услышат тебя и решат, будто им здесь рады.

Мальчик пытается вырваться.

– Но это правда! Я видел ее в