Шрифт:
Закладка:
– Разрешите проводить вас. Может быть, вы желаете взглянуть на книгу, о которой спрашивали?
Мария оборачивается, видит Судзуки, протягивающего руку к ее локтю, и внутренне сжимается. Ей не хотелось бы встречаться с ним вот так, не хотелось бы задавать сейчас все накопившиеся вопросы.
– Помните, я упоминал о книге по истории поезда? Я отыскал ее в библиотеке и попросил стюарда отложить для вас. Уверен, вас ждет увлекательное чтение.
Он вежливо, но решительно сопровождает Марию к двери.
Только пройдя полпути до спального вагона, она решается заговорить:
– В этом не было необходимости…
– В таком случае приношу извинения за то, что неправильно понял ваши намерения. Мне показалось, что вы собираетесь раскрыть нашим друзьям из компании, а также всему первому классу, кто вы на самом деле.
Долгое время они молчат.
– Я прав или нет, Мария Антоновна Федорова?
У нее звенит в ушах. Она так давно не слышала своего настоящего имени. Последняя встреча с Судзуки навела ее на мысль, что он все знает, но не хотелось об этом задумываться, вообще не хотелось о нем вспоминать.
– Как вы узнали? – спрашивает она наконец.
Он смотрит на нее наполовину насмешливо, наполовину недоуменно.
– По вопросам, которые вы задавали, по тому, как умело обращались с телескопом… Может быть, вы и невысокого мнения обо мне, однако я не настолько глуп…
Она краснеет, но он не останавливается:
– И я решил: конечно… Конечно, дочь Антона Ивановича непременно появится здесь, чтобы узнать правду.
– Правду, – повторяет она, стараясь сохранить твердость голоса. – В чем же она, эта правда?
Судзуки бросает взгляд в коридор.
– Идемте, – говорит он. – Лучше продолжайте притворяться.
Он ведет Марию в библиотечный вагон, и задремавший в уголке стюард мгновенно выпрямляется, когда они входят. Судзуки шепчет что-то ему на ухо, и стюард с усмешкой торопливо покидает вагон, косо взглянув по пути на Марию.
– Лучше быть предметом сплетен для команды, чем подкрепить подозрения Воронов, – говорит Судзуки, пряча от нее глаза.
Он подходит к одному из шкафов, снимает с полки тяжелую книгу, кладет на стол, раскрывает и включает лампу для чтения.
– Может, присядете?
Под глазами у него темные круги, выражение лица спокойное, но тонкие, длинные пальцы теребят манжеты рубашки, натягивая их ниже. Его неловкость настораживает Марию.
– Спасибо, мне нетрудно постоять.
Ничем больше она помочь ему не может. Только ожесточит свое сердце болью, что видит на его лице.
– Спрашивайте, – говорит он. – Задавайте свои вопросы, и открою вам всю правду, насколько это в моих силах.
– Правду, которую я не должна была найти сама?
Он вздрагивает, как от пощечины.
– Это правда, что стекла были дефектные? – спрашивает Мария.
– Нет, это неправда, – отвечает он и прикасается к окну благоговейно, как к иконе.
От этого жеста у Марии перехватывает дыхание, а Судзуки продолжает, не отнимая пальцев от стекла:
– Оно, конечно, треснуло.
Та легкость, которую почувствовала Мария, мгновенно разрушается.
– Но…
– Оно треснуло – именно так компания предпочитает отвечать на неприятный вопрос «Что случилось?» Удобный ответ, после которого хозяева облегченно вздыхают. Стекло в вагоне третьего класса треснуло, и каждый это видел. Из-за этого и произошло все дальнейшее: истерики, утрата памяти. И не важно, что ваш отец предупреждал компанию: мы делаем слишком много рейсов, и стекла нужно заменять чаще, если гонять поезд на такой скорости. Ответ был таков: виновато стекло и стекольный мастер, это они позволили Запустенью проникнуть в поезд.
«Он злится», – понимает Мария.
Злится на компанию, на самого себя, и каким-то образом его злость помогает ей унять собственный гнев.
– Почему же тогда вы сказали, что виновато не стекло?
Он отводит руку от окна, как будто только сейчас осознал, что делает.
– Потому что трансформации уже начались.
Мария непонимающе смотрит на него:
– Что это значит?
Прислушиваясь к шуму поезда и тиканью часов на стене, она ждет, когда нить молчания размотается до конца.
И Судзуки начинает рассказывать:
– У нас с вашим отцом были общие интересы. Мы вместе составляли карты Запустенья, наблюдали за каждым, даже крохотным изменением. Мы стремились подобраться к ним как можно ближе. Ваш отец усовершенствовал линзы, предназначенные для астрономии, но вместо того, чтобы смотреть в ночное небо, он дал нам возможность взглянуть на окружающий мир.
– Все это я знаю. Телескоп в вашей башне, прототип… Отец был до крайности увлечен этой идеей – добиться возможности рассмотреть, как устроены лепестки цветка. «Строительные кирпичики жизни» – так он это называл. А ваша компания отняла у него все. Будь у него больше времени, он бы заставил телескоп работать. Он бы сделал еще много полезного.
Но Судзуки качает головой и отвечает, прежде чем Мария успевает возмутиться, что он смеет ей возражать:
– Но ведь он так и сделал. Прототип работал.
Мария пытается постичь услышанное, связать фрагменты воедино.
– Но вы сами сказали, что он неисправен.
Впрочем, что-то такое промелькнуло в голосе Судзуки тогда, в башне. Страх, решает она.
– Он работал лучше, чем мы смели надеяться, но мы не понимали, как это происходит. Не понимали до тех пор, пока…
Судзуки умолкает, и Мария догадывается, что он приводит мысли в порядок – так же тщательно, как свои карты.
– Испытывая линзы в Пекине, мы видели самые мельчайшие детали. Маленький телескоп, который можно было поднять по лестнице, позволял пересчитать черепицу на крыше дома с расстояния в милю. А потом мы опробовали его в Запустенье и обнаружили… – Он качает головой. – Мы обнаружили вены, проходящие через каждое живое существо, соединяющие его с другими, точно нити… Это трудно объяснить… Мы как будто видели гобелен с двух сторон одновременно – и сам рисунок, и то, как он сделан. Так понятно? Нет, уверен, что не совсем…
«То, что я увидел, тяготило мой разум с каждым днем все сильней», – говорилось в письме отца. И увиденное убедило его, что поезд нужно остановить.
– Продолжайте, – просит Мария.
– Это был ошеломляющий прорыв. Всю дорогу от Пекина до Москвы мы почти не отрывали глаз от телескопа. Вначале предположили, что это какая-то особенная, местная трансформация, которую нам не довелось наблюдать прежде. Но вскоре поняли, что нити или вены – каждый из нас предпочитал свое название – тянутся через все Запустенье, объединяя всех его обитателей. Мы поняли также, что можем проследить за характером трансформаций в момент их возникновения. Можем увидеть, как стая птиц в небе рисует распустившийся цветок, как грибница имитирует узоры на крыльях насекомых.
Нетрудно представить себе радость отца. «Все они – окна, каждая из них», – говорил он, показывая Марии линзы. Как он, должно быть, гордился ими!
– А еще мы видели поезд, – продолжает рассказ Судзуки. – Его силуэт повторялся в листьях, по коре тянулись рельсы, лишайник на камнях принимал форму колес.
– И те существа, черви или
