довольное. И если первое Хрому было очевидно, то по поводу смены гнева на милость в голове стояла тишина. Шиза, видать, тоже силился вспомнить прошлую ночь и так же, как и Хром, страдал от ее последствий.

– Ва-а-а-сенька… – зевнув, он привычно, даже буднично, заглянул в шкатулку и подцепил оттуда пальцами пластиковый блистер с таблетками. – Васенька…

Поезд ехал боком к горизонту, и яркое полуденное солнце било Хрому прямо в тот глаз, который никак не хотел открываться, будто слипся.

– Спасибо скажи, – буркнул Хром. – Когда о тебе заботятся, надо благодарить.

– От д-души, – сказал Шиза в шкатулку, согнувшись над столом и щурясь на яркий свет из окна. Закинулся таблетками, сжав полупустую бутылку минералки так, что пластик затрещал, налакался как на водопое и передал тару Хрому. Тот тоже долго не раздумывал – всем, чем можно, он от этого психанутого уже заразился накануне, когда дохлебывали в тамбуре вискарь по очереди из горла. Там-то их проводница и застукала.

– Чё было-то вчера, пацаны? – глухо спросил снизу сонный Бабай. – Чё у меня почки так болят?

– Т-ты на х… На х-холодном лежал.

– Минут пять, – добавил Хром, и Шиза покрутил рукой в воздухе, прикидывая:

– Д-десять.

– Пятого? – спросил Бабай, все еще не въезжая, и Винни хмыкнула.

Сначала она смотрела на Шизу и Бабая с презрением, но, когда Хром спустился с полки, залилась таким хохотом, что тот по инерции подхватил улыбку.

– Чё? Подушка отпечаталась? На щеке?

– Не подушка. И не на щеке… На! – она протянула ему свое маленькое зеркальце и заодно достала смартфон. – Только сначала я сфоткаю.

Хром посмотрел на свое отражение: густо намалеванные черным, как у панды, зенки и третий глаз на лбу меж бровей, конечно, ему весьма шли. Он вопросительно и в то же время с осуждением глянул на Шизу, но тот только плечами пожал. Потом, правда, под хохот Винни и фырканье Бабая рассказал, что Хром в порыве человеколюбия подрядился проводнице гадать на суженого, а для убедительности «надел костюм гадалки», роль которого сыграли шуба и черный карандаш, забытый Винни на столе. По иронии судьбы Хром в состоянии опьянения, судя по всему, попадал в ту первую категорию людей, которым ровно на жопе не сидится.

– Мне пить нельзя, – сказал он. Винни протянула ему салфетки, и теперь он пытался оттереть всю эту «красоту», но пока только размазывал. – Я херню творю по синьке.

– Т-так не т-ты один.

– Не, ты не понял, Макс. Я от спиртяги как Профессор Икс в Церебро.

Шиза похлопал Хрома ладонью по плечу:

– Я знаю. Это н-называется «у-у-угар», брат.

– Я думала, это называется «поминки», – вклинилась Винни. – Но, собственно, какие пацаны были, такие и поминки. Нечего сидеть с кислыми мордами. Это я вам все испортила.

– Да н-ниче ты не испортила! Слегка в д-душу нагадила. Но там и д-до тебя не чище б-было.

Винни фыркнула, прикусила язык и издала ртом такой звук, какой Хром от девушек ни разу не слышал, но на удивление атмосфера в купе стала полегче. Только тело у него болело, как будто его поездом переехало. Такое чувство появлялось, если Хром слишком сильно напрягался, и его эта внутренняя хтонь жрала больше топлива, чем рассчитано. Он вдруг вспомнил, как в полшестого утра они с Шизой в одних олимпийках вывалились в глуши на станцию, где состав стоял минут пять, не больше. Там они просто курили, но Хрому дико хотелось дошагать до редких мелких сосенок в посадках, упасть в снег и лежать, пока душа не перестанет чувствовать тело, как с ним было в детстве. Он всегда прокручивал в голове этот момент, а по синьке ощущения только усиливались, словно обратная сторона становилась намного-намного ближе.

– Зато б-было весело, – сказал Шиза то ли Хрому, то ли оттаявшей девчонке и, перекинув крошечное полотенце через плечо, вышел из купе.

* * *

Город Сызрань сразу создал такое же двоякое впечатление, какое у Хрома уже имелось от дылды: поезд ехал через реку, по высокому мосту, и Бабай восхищенно матерился, не столько от видов, сколько от эмоций и болевшей поясницы, но за красивым в целом резным фасадом скрывалась местами даже мрачная провинция. Раздолбанные под снегом тротуары, ветхие деревянные домики, обложенные кирпичом, и непередаваемый привкус тлена на языке. Хотя это скорее было похмелье.

До остановки, пока Винни накладывала Бабаю свежую повязку на плечо, Шиза нетерпеливо ходил вдоль окон в проходе, спотыкаясь о вечно собиравшийся гармошкой ковер. Обычный ковер, конечно, – Хром посматривал на него и подсознательно искал какие-нибудь знаки, но пока все было тихо. Беспокоила только излишне дружелюбная проводница.

Заселились в гостиницу недалеко от станции, до нее чесали недолго, и Бабай по пути все возмущался, что в городе будто нет домов выше двух этажей, на что Винни ехидно заметила:

– Ты же здесь был.

– Ну вот прямо здесь не был! Это вообще с другой стороны.

Хром тоже не был, хотя в свое время немного помотался по необъятной, а потом надоело, осел в привычных местах, как пыль на подоконнике. Двойственность ощущений пока мало чувствовалась – Хром знал, что прямо сейчас из-за угла не выскочит мужик в спецовке с криком: «Ага!» – но все-таки подозрения его не отпускали. Рано или поздно они что-то найдут. Или узнают. Или… Проходя мимо школы, где накануне праздников все было спокойно и даже радостно, – здесь, в отличие от остальных серых улиц, в окнах виднелась новогодняя фигня – Хром заметил желтый знак: «Осторожно, дети!» На земле, наполовину в сугробе, – видать, какой-то лихач нагнул его, срезав на повороте по касательной.

– Мне здесь не нравится, – буркнул он больше себе под нос, но Винни, шагавшая рядом, все-таки расслышала.

– Мне тоже. Слишком тихо и спокойно.

Все четверо поменялись во мнении, как только завалились в гостиницу. Напрягаться с поиском посуточной хаты никому не хотелось, поэтому решение побарствовать накануне Нового года было принято единогласно и воплощено в лице Шизы, заблаговременно снявшего наликом приличную сумму на вокзале. Хром до сих пор оставался без симки и без связи, планируя прикупить левый номер и мыльницу с рук у сородичей Бабая где-нибудь