– Я не в состоянии с этим справиться.

Холли обвела руками клинику. Показала на Гриффа, на кошку, на смотровые столы с большими верхними светильниками.

– С этим. С больницами. Со всем этим.

Тут мне пришло в голову, что это – проекция будущего страха Холли перед родами. Она переживала за Роузи. Боялась, что она примет ребенка за шевелящиеся какашки и свихнется.

Движимая теплыми чувствами к Холли, я сказала:

– У вас с Роузи все получится. Вы все выдержите. Похоже, что вам двоим все по плечу.

Холли вскинула голову, в ее глазах светилась ярость.

– А это ты к чему?

Я отступила назад и наткнулась на холодный смотровой стол.

– Вам все удается.

– Но ты не это имеешь в виду. Ты ведь сомневаешься, что мы способны быть хорошими родителями?

Мы тебя раздражаем. Я.

– О чем ты, Холли? – Я сказала так громко, что сама себя шокировала. – Я – мать-одиночка, и знаю, как тяжело растить ребенка.

Я мельком взглянула на Гриффа, которого, казалось, нимало не волновала ни драма на смотровом столе, ни та, которую две женщины разыгрывали прямо перед ним.

– Но ведь у тебя когда-то был мужчина.

– Это ты о чем?

– О твоей плохо завуалированной гомофобии.

– О чем, о чем?

Я горько рассмеялась над нелепым заявлением женщины, которой следовало бы знать лучше.

– Да, за исключением того, что это не так плохо завуалировано, не так ли?

Я попятилась от Холли, но она уже закусила удила. Тогда я встала в стойку и сказала:

– Это из-за выпускного вечера? Не может быть, чтобы ты все еще злилась на Майка.

– Мы тебе не нравимся, да? Роузи и я. Мы как концепция. Мы как пара.

– Тебе известно, что это неправда.

Я даже не разозлилась на это заявление. Я не защищалась, но чувствовала, что меня понимали неправильно.

– Поэтому ты меня ненавидишь? Из-за того, что у тебя в голове засела надуманная идея о моей гомофобии?

Мне бы следовало разозлиться на этот ярлык, но вместо этого я чувствовала глубокую обиду и печаль. Мне хотелось понять ход ее мыслей, что я сказала или сделала такого явно бесчувственного.

– Ненавижу? Как ты вообще смеешь говорить мне такое?

Меня трясло, и край моего острого понимания начал притупляться от усталости. Я попыталась прояснить голову и сказала:

– Я никогда не понимала, что произошло с нашей дружбой. Я никогда не считала тебя гадкой. Майк был придурком. Неужели нам нужно пройти через это, чтобы снова стать подругами?

Я уже много лет не слышала у себя такого пронзительного голоса. Я понимала, что вступаю на эту территорию. И мне было все равно. Мне хотелось, чтобы это закончилось. Хождение на цыпочках, стыд от чувства ответственности за эту большую ошибку в моей жизни и от отсутствия возможности ее исправить.

Лай сначала был негромким и похожим на разговор. Я слышала его, но мне хотелось высказать больше, прежде чем свет сосредоточенности уступит место тьме. Я легонько шлепнула себя по щекам. Не время для отключки. Надо было оставаться в сознании.

– Мне жаль, что ты не готова к испытанию деторождением, но вымещать на мне свой страх ты не вправе.

За глухим скулежом последовала серия более громких воплей.

– А ты никогда не будешь готова ни о чем говорить, Саманта. Это знают все, кто с тобой знаком.

Собачьи стоны заполняли эфир, и Холли добавила, перекрикивая шум:

– И я даже на минуту не допускаю мысли, что не готова быть родителем.

– Прекрати, Холли. Когда ты стала такой безжа- лостной?

Это прозвучало слабее, чем хотелось бы. Но я чувствовала прилив всепоглощающей сонной усталости. То же самое, наверное, происходит с эпилептиком, который чувствует приближение припадка и не в силах его остановить. Мне бы сейчас стакан холодной воды. Возможно, это помогло бы.

– Ей-богу, Саманта, если ты сейчас притворишься, что засыпаешь…

Сработало.

– Прекрати! Хватит издеваться, Холли.

Мне нужно было присесть. Преклонить голову, очистить мысли. Собачий лай, Холли – это было уже слишком. Я почувствовала руку у себя на плечах, другая придерживала меня за талию, и услышала голос Гриффа:

– Холли, идите и успокойте Арахиса. Саманта, пойдемте со мной.

Я оглянулась через плечо и увидела Арахиса, который стоял на задних лапах и выл. Лось стоял на четырех и издавал серию пронзительных отрывистых тявканий. В этот момент я чувствовала от этих двух собак больше поддержки, чем получала когда-либо за всю жизнь. Было ясно, что Холли понятия не имеет о том, как успокоить хор животных, но на этот раз она сделала то, что ей сказали. Она подошла к вольеру, вытянув руки перед собой, и сказала что-то, чего я не могла рас- слышать.

– Она такая…

Я силилась навесить на нее ярлык так же, как она навесила на меня.

– Она такая злая, – сказала я. Так на детской площадке ребенок говорит воспитательнице, которая пришла ему на выручку.

Грифф провел меня в свой кабинет, поставил передо мной высокий стакан с водой и ушел. Сейчас я бы все отдала за одну свою таблетку. Я бы приняла ее перед тем, как заснуть, а проснувшись через двадцать минут, чувствовала бы себя супергероем. Обычно это называется «кофейным сном», но в моем случае правильнее было бы назвать его быстрым сном. Я выпила воды, опустила голову и крепко уснула.

Когда я проснулась, мои мысли были подобны ребенку, ожидающему, когда я снова включусь. «Гомофоб? Я – гомофоб? Есть ли в «Гугл» тест на этот случай? Само собой, у меня есть предубеждения, о которых я даже не подозреваю, но гомофобия? Нет, – подумалось мне, – я не гомофоб». Но, возможно, именно так думают гомофобы. Должны быть виды гомофобии, проявляющиеся у людей с благими намерениями, которые не понимают своих собственных предубеждений. Это мой случай?

Я сменила позу, закрыла глаза, подождала, пока мысли успокоятся. Я моргнула. Когда она пришла к такому выводу? Когда Холли решила, что я – против того, что так естественно для нее?

Я набрала Кэти, и она взяла трубку после первого сигнала.

– Привет, золотце. – Я произнесла это с восторгом оттого, как одним словом мне удалось воскресить нашу связь.

– Что случилось?

Кэти поискала в моем лице следы расстройства, которые я, как мне казалось, стерла, прежде чем звонить ей.

– Ничего! Еще один день здесь. Ветеринар сказал, что мы можем ехать, и – бум. В дороге.

Она разочарованно