по столу были разложены макеты. Уголок столешницы, не занятый бумагами Гарриет, был завален чудесными еловыми венками, украшенными плодами шиповника, семенными шапочками, миниатюрными апельсинами, гигантскими оливками и коричными трубочками обычных размеров.

Подруге было лет за сорок: коротко стриженные черные волосы, сияющая кожа, красная глянцевая помада на губах. Ясмин объяснили, что она художница-перформансистка, чье творчество исследует темы трансгрессии, трансформации и трансцендентности. А звали ее Вспышка.

– Во сколько мы пойдем по магазинам? – спросила Ма, обращаясь к Вспышке.

– В два, – ответила та.

– Я веду ее в благотворительные магазины за покупкой одежды, – пояснила Ма, расплывшись в радостной улыбке.

Ясмин содрогнулась. Под фартуком на Ма был синий с искрой камиз с золотым воротом и манжетами. Вспышка, в свою очередь, была с ног до головы в черном: черная водолазка, черные легинсы – хоть сейчас на ограбление или на сцену театра пантомимы. Требовалось изрядно напрячь воображение, чтобы представить этих двух женщин за совместным шопингом.

– Костюмы, – поправила Вспышка. – Мы собираемся купить костюмы.

– Я не знаю, – хихикнула Ма.

– Знаешь-знаешь. Костюмерша.

Ma соскребла раскаленную зеленую лаву из кастрюли в тарелку, диковато смеясь, словно Вспышка отпустила в ее адрес какую-то лестную остроту. За последние две недели Ясмин начала избегать разговоров со Вспышкой. Ее серьезность и напористость делали непринужденную беседу невозможной. Когда Ясмин жаловалась, что у нее выдался адский денек на работе, та, вместо того чтобы посочувствовать, как нормальный человек, подвергала ее допросу касательно значения слова «ад». Впрочем, Ма, похоже, нравилось проводить время со Вспышкой. Они вместе смеялись над тем, что никому, кроме них, не казалось забавным. Вот и сейчас Вспышка посмеивалась, сидя за тарелкой с овсянкой.

– Ясмин, иди посмотри на эти страницы, – подозвала ее Гарриет. – Тебе больше нравится, когда фотографии в рамках, или лучше вот так, когда они сливаются с белым фоном?

Ясмин встала за спиной Гарриет и съела ложку остывшей овсянки. На фотографиях были голые мужчины – во всей красе, от бедер до нижней части туловища. Новые партии снимков появлялись на протяжении последних нескольких недель и перестали вызывать неловкость даже у Анисы, поначалу отводившей глаза. Они были не более эротичны, чем иллюстрации в медицинских учебниках, демонстрирующие гонорейные выделения, генитальный герпес и бородавки. Да, освещение получше, разрешение порезче, сопроводительный текст опирался на интервью, проведенные Гарриет с героями съемки, а не на анатомические или медицинские факты. Но самой примечательной их особенностью было то, что все вместе они становились совершенно непримечательными. Отдельно взятый пенис выглядел грозно. En masse, так сказать, все вместе они казались слабее, почти жалкими.

– Без рамок лучше.

– Браво, – сказала Гарриет. – Так они более голые. Согласна. – Она перемешала листы и сделала правку на полях. – Вам не кажется, что в них есть нечто беззащитное? Пенису приписывают такую мощь, но даже в эрегированном пенисе есть нечто смехотворное.

Вспышка постучала ложкой по стойке:

– Скажи это изнасилованной женщине.

«Это она про себя, – подумала Ясмин. – Вспышка пережила изнасилование».

– Да, конечно. Прозвучало как-то не по-сестрински с моей стороны. – Гарриет смущенно сложила бумаги в небрежную стопку и покачала головой, виновато глядя на Вспышку. Однако, встав из-за стола, она поспешила прямиком к Ма, которая с безмятежной улыбкой нарезала кубиками зеленое манго.

Гарриет поцеловала ее в толстую, покрытую пушком щеку.

– Ты должна меня научить. Я ни на что не гожусь в кухне. Даже стыдно. По правде говоря, у меня вообще нет никаких навыков и умений. Я не умею лечить больных. Не умею создавать прекрасное искусство с помощью своего тела… – тут она со значением посмотрела на Вспышку, – и не умею вкусно готовить. Все, что я умею, – это фонтанировать мнениями. Позор мне.

– Да, позор тебе, – сказала Вспышка. Замашки у нее были такие же колючие, как волосы. Но если она и в самом деле жертва изнасилования, неудивительно, что ее покоробило высказывание Гарриет.

– О нет, – возразила Ма, – ты моя сестра. От тебя я узнаю много-много всего. А также ты пишешь книги. Мало людей это умеют.

Гарриет улыбнулась. Душевное равновесие уже вернулось к ней.

– Что ж, пожалуй, пора собираться. Как бы не опоздать на поезд.

– Читаешь лекцию сегодня, нет? – спросила Ма. – О чем?

– Медея, бедняжка Медея, такой сложный персонаж, опороченный, непонятый. Жестокая Медея. Она и впрямь такова, но все не так просто.

– Да? – просияла Ма. – Ты потом мне расскажешь?

– Разумеется. Так, где моя сумка? Ах, вот она! – Гарриет проплыла по кухне, собирая вещи. – Ключи, деньги, ноутбук, готово! – Уже с порога она оглянулась на Ясмин: – Чуть не забыла! Что думаешь насчет приглашений? Я взяла на себя смелость напечатать несколько в типографии, но можешь выкинуть их, если ты против. Или если тебе не понравится дизайн. Я не обижусь. Выбирай любой стиль, который тебе нравится.

– Ясмин понравится, – сказала Ма.

Овсянка была холодной, загустевшей. Ясмин соскребла кашу в мусорку. Она потеряла аппетит. Да ведь это все равно, что обзавестись индийской свекровью! Она начинала понимать, каково пришлось Бабе, когда он жил у родителей жены. Впрочем, в ее случае все наоборот, ведь невесте полагается переходить в семью жениха. Но матери невесты не положено переезжать вместе с ней! Неудивительно, что она потеряла сон от стресса. Представители английского среднего класса не вмешиваются в матримониальные планы своих детей! Никогда в жизни она так не ошибалась.

Поддержка пациентов

Через неделю снег превратился в слякоть. По пути со станции в Варнаву Ясмин встала слишком быстро к бордюру. Грузовик, припустивший от светофора, обдал ее штанину черной водой и ледяной крошкой. В середине утра, когда она сидела за столом в ординаторской, непросохшая ткань по-прежнему липла к колену.

– Доктор Горами, у вас будет секундочка? Меня зовут Джен Стивенс, я специалист СПП. – Женщина протянула ей руку.

Рукопожатие было вялым и формальным.

– Я занята, но…

– Я быстренько. Надо только, чтобы вы прочли это письмо, а потом подписали вот эту форму в подтверждение того, что у нас состоялся разговор и вы получили и поняли обратную связь и что вы соглашаетесь в будущем скорректировать свою манеру общения с пациентами и их родственниками во избежание неприятных недоразумений. – Отбарабанив эти слова, словно типовое примечание, напечатанное мелким шрифтом, женщина всучила ей планшет.

– Простите, – сказала Ясмин. – О чем речь? – До сих пор ей ни разу не доводилось сталкиваться со Службой поддержки пациентов, потому что вплоть до настоящего момента на нее никто не жаловался.

– Ясмин, найдется минутка? – Кэтрин Арнотт, обутая в черные лакированные туфли на шпильке, выглядела, как всегда, безупречно. Очевидно, на работе она благоразумно переобулась в сменку. А вот на обуви Ясмин остались разводы реагентов и грязи.

– Не сейчас.

– Ничего, я подожду. – Кэтрин присела на край стола и стала наблюдать.

Уважаемая миссис Роуленд, – начиналось письмо. – Мне жаль, если в прошлом месяце во время посещения Вашего дяди у Вас осталось неприятное впечатление от нашего гериатрического отделения.

Ясмин пробежала глазами до подписи: «Майкл Эдгар, директор по обслуживанию пациентов».

Вы доверили вашего родственника нашим заботам и вправе рассчитывать на радушное обращение в часы посещения. Я понимаю, что инцидент, произошедший с доктором Горами, расстроил Вашего дядю, что, в свою очередь, доставило большое огорчение Вам. Мы стремимся обеспечить всем пациентам и их родственникам уважительное и вежливое отношение и считаем недопустимым «проявление неприкрытой враждебности» со стороны сотрудников.

Ноги Ясмин внезапно отяжелели, словно ей наложили гипсовые сапоги.

Как вы справедливо заметили, обвинение в расизме – это серьезное обвинение. Я понимаю Ваш гнев в связи с вышеупомянутой ситуацией и глубокое негодование, вызванное отказом доктора Горами принести Вам извинения во время инцидента.

– Но я не называла ее расисткой. Я даже слова такого не произносила. Она сама его произнесла. –