Шуры нет. Она погибла, когда бомбили их эшелон. Галия-апа сама похоронила дочь. То, что осталось… Но теперь ей кажется, что это была другая девушка — другая в такой же кофте.

Галина Петровна вернулась с маленьким солдатским треугольником и подозрительно посмотрела на Акботу, на Воронова.

— О чем вы здесь, пока меня не было? — спросила она.

Акбота спокойно ответила ей:

— Я говорила лейтенанту, что прочитала письмо. Сын старика Джилкибай, средний его сын, пишет из госпиталя. Пишет, он скоро приедет домой, ему предоставят отпуск для выздоровления. Спрашивает, где будет отец — в Каркыне или на другом колодце.

В дежурке райотдела НКГБ зазвонил телефон.

— Дежурный Гиззатов слушает… Слушаю, товарищ капитан.

Он выглянул в окно — Оразбай сидел у коновязи.

— Старик!.. Иди, начальник зовет.

Они прошли по коридору, и Оразбай перешагнул порог двери, которую перед ним открыл дежурный.

Каиргалиев был один.

— Вы хотели говорить со мной? — спросил он, не называя старика по имени.

— Да, я, Оразбай, отец Касыма, хотел говорить с тобой.

— Я слушаю.

— Мой сын убит. Начальник, отдай мне его тело. Я хочу похоронить его, как принято у нас, — на той земле, где покоится мой отец, а его дед, и отец моего отца…

— Я скажу горькие слова, но других нет. Разве предатель достоин быть похороненным по законам отцов? Им он тоже изменил. Сын должен служить защитой престарелому отцу. А он?

— Горе отцу, если он вынужден заботиться о могиле для своих сыновей, — сказал старик, словно не слышал слов Каиргалиева. — Второй мой сын погиб далеко на фронте, далеко от дома. Но Касым был старший. Я не смогу спокойно встретить срок, назначенный мне аллахом, если не лягу рядом с ним, моим Касымом.

Каиргалиев курил.

— Сделай так, как я прошу, начальник, — настаивал Оразбай. — Поступки человека не всегда в его воле. Ты говоришь — Касым предал. Так пусть всем людям песков его могила напоминает, какая участь ждет предавшего. А для меня это будет могила сына, рядом с которым я лягу, когда настанет мой день.

Каиргалиев наконец решился:

— Есть только одно основание исполнить вашу просьбу… В последние дни Касым, по нашим сведениям, был готов искупить вину. Мы пока точно не знаем, что произошло там, на месте… Но, думаю, Касым хотел перейти на сторону наших. И погиб он от руки фашиста. Вы идите. Я распоряжусь. Уезжайте ночью. Чтобы к утру вас не было в Еке-Утуне.

В дверях старик задержался:

— Начальник!.. Я знаю, ты не веришь в аллаха, но пусть он продлит твои дни и даст тебе благополучие… Омин…

Каиргалиев не ответил.

Ночью на коммутаторе дежурила Акбота. Вызовов и такое позднее время не была, и она стояла у окна.

На улице появился верблюд. Верблюд шагал за пределы поселка, и стоило Акботе увидеть, кто сидит наверху, увидеть навьюченный тюк, и она спрыгнула с подоконника.

— Не подходи, — сказал ей сверху старик. — Его для тебя уже нет. Не подходи к нам!

Она не слушала, шла наперерез, и тогда Оразбай погнал верблюда, и Акбота осталась на улица одна.

Шеген видел все это, но не вмешивался, и когда Акбота заметила его, сидящего с другой стороны крыльца, она сказала:

— Ты не должен приходить.

— Я должен.

— Что ты знаешь! Не ходи к жене предавшего.

— Я тебе этого не говорил.

— Все равно уйди…

Шеген сел на ступеньки крыльца.

А когда солнце только встало, оно блеснуло в отполированной до синевы стали рельсов, которые рассекали пустыню.

Изогнувшись на повороте, протянулся наливной состав. Громыхал он, как громыхает порожняк. Он проделал долгий путь в сторону фронта и теперь возвращался, чтобы снова пуститься в обратную дорогу.

Алибай стоял на тамбурной площадке один. На передней цистерне была заметная надпись мелом: «ТЕХОСМОТР 9/IX/42».

— Что я скажу Джилкибаю, когда он приедет к нам у отпуск? — крикнул Алибай.

Состав продолжал пересчитывать стыки рельсов, а в самой голове шел обычный товарный вагон. У раздвинутой двери с оружием в руках сидели бойцы охраны. А дальше — в глубине, на нарах: Жетибай, Халлыназар, Нуралы. В дверь им было видно, как бесконечно мелькают придорожные барханы, усеянные правильными квадратами защитных насаждений. И внезапно — в нежарком утреннем солнце — блеснула большая неспокойная река.

Состав громыхал через мост — его переплеты крест-на-крест разлиновывали безоблачное южное небо.

Жетибай словно не видел ничего этого.

Зато Алибай в тамбуре, когда пролеты кончились, стал одной ногой на ступеньку и, держась за поручни, смотрел назад — на реку и на мост.

Часовой там перегнулся через перила и взглянул вниз, где вскипала у быков быстрая мутная вода.

XIII

Это же раннее солнце, удлинявшее тени, застало конный патруль снова в песках. Они проехали мимо разлапистого куста старого саксаула, который каким-то чудом прижился в сыпунах. Теперь их было пятеро. Кроме лейтенанта, Шегена и Досымжана — два незнакомых бойца, тоже казахи.

Лейтенант спросил у Шегена, ехавшего рядом:

— Как думаешь — твоя в Еке-Утуне думает о тебе, беспокоится?..

— Какая она моя? — грустно ответил Шеген.

Стояла тишина, какая бывает только в пустыне и только, ранним утром. Оружие, поклажа, сбруя — все было пригнано так, что двигались всадники бесшумно.

Но Воронову слышался безостановочный перестук колес на далеком полотне железной дороги. И где-то, наверно, в кабинете у Каиргалиева, протяжно зазвонил телефон… А может быть, у лейтенанта просто шумело в голове после удара камнем возле взорванного мазара Хан-Сары.

Шеген спросил у Досымжана, который нагнал его и ехал теперь рядом, конь в конь:

— А ты хоть раз видал этот мост?

— Нет. Я в тех краях ни разу не был и ни разу не проезжал.

— Я тоже, — сказал Шеген.

Было по-прежнему тихо. И неслышно ступали по песку кони.

Воронов вспомнил: когда они в Еке-Утуне хоронили Танкабая и Николая Кареева, Шеген, дав прощальную очередь из автомата, сказал: «Вот и конец». Но война продолжалась, и дорога конного патруля продолжалась, и до конца было далеко.

1969

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

(Из записок о сверстнике)

ДЕНЬ ОТКРЫТИЙ

Длинные упругие весла то становились легкими, то наливались тяжестью, когда Костя Радоев погружал лопасти в воду.

Марина устроилась на корме рядом с Володькой и звонко пришлепывала ладонью расплывчатые солнечные пятна за бортом. Левка и Люда — те совсем притихли. До Кости доносился с носа их неразборчивый шепот.

Желтый пляж остался далеко за кормой. Там копошились разноцветные купальники. Одни неожиданно пропадали в прибрежной пене, другие — появлялись из