Шрифт:
Закладка:
Казалось все это нисколько не касается Жетибая. Он не поднял глаз и тогда, когда Каиргалиев стал говорить дальше:
— Да, Арсланбек… Под этим настоящим своим именем ты прошел по многим разработкам. И ты, к твой отец Жумагали. Он-то погиб в перестрелке в тридцать первом, когда его банда пошла на Кара-Бугаз… А твой след, если честно говорить, мы потеряли на долгие годы…
Жетибай молчал.
— Но то — старое — мы сейчас ворошить не будем. Пока будем звать тебя Жетибай… Вот объясни мне, Жетибай, как погиб Касым? Он ведь с тобой пошел, когда вы все разделились у того мохнатого холма? С тобой? Отвечай же…
При имени Касыма Нуралы, тоже отсутствовавший в мыслях, поднял голову и стал прислушиваться.
— Жетибай, ты все еще не хочешь говорить? Тогда меня послушай. Ты Касыму не доверял. Ты думал, он может пойти против тебя и против Жихарева, хоть Жихарев и заготовил фотомонтажи, до самых своих последних минут с ними не расставался. Так?.. И ты сам, ты и пристрелил Касыма.
Нуралы не мог сразу поверить этому капитану. Капитан говорит так нарочно, чтобы она теперь начали все рассказывать друг про друга, все, что было и чего не было.
Но у капитана были свей доводы.
— Да, сам, — повторил он.
Жетибай поймал на себе пристальный взгляд Нуралы.
— Нет…
Это было первое слово, которое Жетибай произнес с тех пор, как Шеген оглушил его в подземной части древнего мазара, и Воронов рядом с подполковником даже замолк на минуту, прислушиваясь к звуку его голоса.
— Как же нет? — рассудительно возразил ему Каиргалиев. — Мы успели осмотреть трупы. У Касыма — пуля из пистолета, выпущенная с близкого расстояния, чуть ли не в упор. Экспертиза покажет… Ты лучше сам расскажи, как все было… Ведь Шеген находился недалеко от того места. И Шеген расскажет то, о чем промолчишь ты.
— Касыма убил его человек, — кивнул Жетибай в сторону переводившего Воронова. — А их человека я убил.
— Которого? Танкабая шли Кареева?
— Который был казах…
— Да… Наверно, Касым хотел ему сдаться, а ты уложил обеих? Так?
— У Танкабая пистолета не было, — вмешался Воронов. — У Николая Кареева тоже не было. Пистолеты были только у меня и у Шегена. Может быть, и нарушение, но он с фронта привез «вальтер», и я разрешил ему оставить.
— Вот видишь… — качал Каиргалиев, но тут Нуралы бросился на Жетибая, схватил его за горло, к Воронов едва успел отдернуть Нуралы за плечи, и капитан выскочил из-за стола, и вдвоем они оттащили Нуралы.
— Ну прямо как на занятиях в разведшколе, где их учат, как и без оружия прикончить человека, — сказал подполковник Андреев.
Каиргалиев, стоя между Жетибаем и Нуралы, заговорил снова, будто ничего и не произошло.
— Что, Нуралы?.. Тебе понятно, кто убил твоего друга? Ты же говорил лейтенанту, что Касым на фронте, когда он был еще человеком, спас тебе жизнь…
Нуралы дрожал.
— Надо их рассадить поодиночке, а то некого будет и допрашивать, — сказал подполковник. — У вас есть помещения?
— Найдутся, — сказал Каиргалиев.
Когда их увели, Воронов спросил у капитана:
— Хоронить наших будем завтра?
— Уже сегодня… — За окнами действительно светало. — Сержанта родственники заберут, увезут в Шубар-Кудук, он родом из Шубар-Кудука…
— А Танкабай?
— Он же сирота, в детском доме воспитывался. Его и Николая Кареева похороним в Еке-Утуне. — И не сразу добавил: — Первые наши воинские могилы в эту вомну.
Воронов повернулся к Андрееву:
— Я вам еще нужен, товарищ подполковник?
— Мне? Конечно, нужен… Но сейчас ты свободен… Капитан, этих троих, надо подбросить до станции и — поездом — к нам… Мы с вами полетим сегодня вместе. Можете понадобиться для следствия. А тебе желаю успеха, лейтенант. — Он крепко стиснул Воронову руку, хлопнул его по плечу и добавил совершенно непонятную фразу: — Бремя — и по силам, и по возрасту…
Когда лейтенант вышел, Каиргалиев снова полистал папку, лежавшую перед ним на столе.
— Да… Вот Арсланбек… Не думал я, что когда-нибудь придется встретиться.
— Сейчас он для нас гораздо важнее как Жетибай, — сказал Андреев. — До нашего отлета надо еще побеседовать. Не с ним, он пока будет молчать. С этими двумя — с Нуралы и Халлыназаром. Особенно с Нуралы.
— Но они могут и не знать — могли до времени не знать, что выходили на мост.
— Думаю, знают…
Подполковник достал из планшетки карту, развернул ее на каиргалиевском столе и тщательно обвел кружком небольшой крестик на колодце Шохай-Кудук.
На улице было совсем светло.
Когда-то, той зимой еще, при расставании со своей девушкой, Воронов с горечью думал, что Катя наконец добилась своего и едет медсестрой в полевой санбат, на переднюю линию, его же отзывают в тихие, как до войны, пески, где он будет гоняться за ветром.
Они познакомились в подмосковном прифронтовом городе, где полк Воронова был на переформировке, и Катя сперва не хотела ни за что с ним встречаться. Она говорила — не надо, чтобы в такое время, время потерь, кто-то становился тебе дорог. Слава богу, ему удалось ее убедить, что это сплошная чушь…
Может быть, впрочем, доля правды в ее словах была, потому что ему сейчас томительно хотелось увидеть ее, а уж если это невозможно, то хотя бы получить письмо. Жаль, что ей нельзя написать, как у них все было…
Он свернул на площадь — к почте, поднялся по трухлявым ступенькам, вошел в несветлую комнату.
— Что у вас с головой, Толя? — поднялась ему навстречу из-за перегородки Галина Петровна. — Почему повязка?
— Задело… И не пулей, не пулей, а камнем.
— Что же вы — камнями, что ли, друг в друга швырялись?.. Но я так рада, что все у вас обошлось.
— Что говорить, там не легкое было дело, — согласился он, не вдаваясь в подробности. — Но было — и прошло. А письма?…
— Нет. Центральное бюро молчит. И ваша девушка молчит… Ждите. Наберитесь терпения и ждите. И на мой запрос о Шуре, о моей дочке — помните, я вам рассказывала о ней, — тоже пока никакого ответа. Но я не теряю надежды. Может быть, если не я, она меня найдет. Наверняка — она ведь тоже пишет всюду.
Из соседней комнаты торопливо вышла Акбота.
— Галия-апа… А где то письмо, которое пришло на имя Абдрахмана Жунусова на колодец Каркын? Надо же это письмо передать сыну, Алибаю.
— Конечно. Я сейчас… Я отложила письмо до вашего возвращения.
Она вышла в подсобку, и Акбота быстро сказала Воронову:
— Если Галия-апа говорит о своей Шуре, вы старайтесь говорить о чем-нибудь другом.
