Потом пузырьки исчезли. Костя снова сушил весла.

— Дай мне пройти, — сказала позади него Марина.

Он слегка отодвинулся, чтобы она могла переступить, и теплое бедро Марины коснулось его плеча.

Костя, вернувшись весной в свою бакинскую школу, сразу обратил на нее внимание, и еще на то, что Володька рядом с ней по-особому выпячивает грудь. Не совсем понятно было, как относится к этому Марина. Иначе — кто бы стал вмешиваться третьим? Однажды, в горькую минуту, Марина пожаловалась ему: тетка не очень-то долюбливает непрошеную племянницу. И племянница отвечает ей взаимностью. Однако деваться им друг от друга некуда. И Марина даже старалась хорошо учиться, чтобы избежать малоприятных объяснений. Вот и позавчера последний экзамен, по географии, она сдала на пятерку. А эта отметка идет уже в аттестат зрелости.

— А сколько же теперь времени? — подумал вслух Левка. — Я к пяти обещал домой.

— Мама заругает Лелю? — участливо спросил Володька. — Не бойся. По солнцу судя — час, полвторого, не больше.

— Неужели мы катаемся почти четыре часа? — удивилась Люда.

Костя смотрел на берег. Он даже встал.

— Сядь, — сказала ему Марина.

Костя молчал и продолжал смотреть в ту же сторону.

— Ты сядешь?

— Почему на берегу никого нет?

Стоило ему сказать, и все обратили внимание — берег стал совершенно пустынным, словно там и не кишели час назад люди, и лодки ни одной, кроме их шлюпки, тоже не было видно.

— Дей-стви-те-льно, — протянула Люда.

Костя сел.

— Володька, бери второе весло, — сказал он. — Левка на руле, и Люда — рядом. А ты, Марина, пересядь обратно.

Шлюпка лениво раскачивалась, пока они менялись местами и рассаживались так, чтобы равномерно распределить нагрузку.

Скрипнули и зазвенели уключины.

— Ве-е-сла-а… на воду! — скомандовал Левка.

Володька и Костя выкладывались уже не ради того, чтобы покрасоваться.

Берег приближался. Наконец, шлюпка царапнула днищем песок. Костя спрыгнул и с нахлынувшей волной затянул ее.

Через тихий пляж к ним шел лодочник — дочерна загоревший, сухощавый старик-азербайджанец. Он качал бритой головой.

— Гамбар-ата! Нә олуб?[19] — крикнул ему Костя.

Старик, не отвечая, продолжал качать головой. Лишь подойдя к ребятам вплотную, он цокнул языком и заговорил:

— Пачиму каталыса долыга? Висе ехали… Война, джерман пошел. Война.

Марина стиснула Костино плечо, но он этого не заметил. Море блестело, и по-прежнему нигде не было чаек. Девушки поспешно натягивали сарафаны прямо на сырые купальники.

Легкий порыв ветра дернул оставленную кем-то присыпанную песком газету. Потом — посильнее — подхватил газету, потащил и прибил к пустому фанерному киоску.

— Он что-нибудь путает. Путает, путает! — с отчаянной надеждой в голосе сказала Люда и взглянула на Левку.

— Не знаю. Не понимаю, — сказал Левка, теребя густые вьющиеся волосы. — Ничего не понимаю! Мы все читали заявление ТАСС, неделю назад. Ясно же сказано, яснее нельзя, — ложные слухи, никакой войны нет, нет и не предвидится.

— А теперь она есть, — сказал Костя.

— Я думаю — провокация, может быть? Вроде той, что японцы затевали на Хасане, на Халхин-Голе? Но — война?.. Нет, не может быть! Гитлер не дурак воевать на два фронта.

Спокойное море и пляж, густая зелень виноградников, которые тянулись вдоль верхней кромки берега. Отсюда до станции было километра два с половиной. Пока шли по пляжу, ноги тонули в песке, но как только каменистая тропинка вывела их наверх, — зашагали быстрее.

Костя неожиданно для всех, неожиданно для себя взял Марину под руку и ускорил шаги. Володька хотел нагнать их. Но Костя, не останавливаясь, через плечо, посмотрел ему прямо в глаза. А Марина и не обернулась.

Костя услышал, как Люда сказала:

— Брось, Володенька, идем с нами…

Люда утешала его всем своим видом, голосом. И так же она бы утешала Костю, если бы Володька сейчас шел впереди, рядом с Мариной, вдвоем, а не втроем, как обычно.

— У нас же нет денег на билеты, — сказала она. — Я отдала лодочнику все.

— Теперь это не важно, — ответил Костя.

На станционной платформе собрался весь пляж, никто еще не сумел уехать. Мужчины, как в форме, в белых летних брюках, женщины — в разномастных сарафанах. Так же все они выглядели рано утром, когда ребята только ехали с Сабунчинского вокзала в Мардакяны купаться и кататься на лодке. Но сейчас это были совсем другие люди. Они переговаривались вполголоса, и общее выражение тревоги делало похожими самые разные лица.

Электрички шли переполненными. Они не останавливались и недобро, гнусаво выли, пролетая мимо. Марина внезапно протянула руку к дереву. Разорвала листок и половину дала Косте.

Это была их постоянная игра — в зелень. Зелень надо постоянно держать при себе. «Ни сорвать, ни поднять, вашу зелень показать». А если у тебя не окажется ее, ты проигрываешь любое желание. Костя подумал: куда бы ни занесла его война, у него всегда будет при себе живой зеленый лист.

Откуда-то появился пожилой мужчина в тюбетейке. Он только что слышал выступление Молотова по радио — его повторяли, а в первый раз он выступал в двенадцать по-московскому. Ровно в двенадцать. Да, война. Да, они вероломно напали, первыми, без объявления. Бомбили Брест, Одессу и Киев, Минск…

— А Ленинград? — быстро и громко спросила Марина.

— Ленинград не называли.

Вопросы посыпались на мужчину со всех сторон, точно будущее зависело от его слов. Как Молотов говорил? Спокойно. Но волнение все же чувствовалось. Сказал под конец: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами…»

— Как же, как мы уедем? — спрашивал Левка нетерпеливо, можно было подумать, что он вот сейчас, как только доберется до города, сразу и вступит в бой.

Наконец, товарный состав задержался у перрона. Костя не отпускал руку Марины. И правильно сделал. Толпа кинулась к пустым открытым платформам, Люда с Левкой а Володька растворились сразу и куда-то исчезли.

Перрон опустел — так же, как совсем недавно опустел пляж. Паровоз вскрикнул, и состав дернулся. Ровно застучали колеса. Костя с Мариной попал на одну из хвостовых платформ, на ходу ее мотало из стороны в сторону.

— Что же теперь? Что, Костя? — спросила Марина.

— Что? Будем воевать, — сказал он и обнял ее за плечи.

Поезд безостановочно уносил их в ярко-желтый июньский день.

ПОХОД

День, на который был назначен сорокакилометровый переход комсомольско-молодежного полка школьников, выдался мутный. Падал крупный снег. Пока шли по городу, на асфальте, на мощенных булыжником мостовых, было еще терпимо. Но за Нагорным парком дорога раскисла. Под ногами почмокивала жидкая грязь. За Волчьими Воротами дорога повела по склону горы,