В ответ на приветствия, один из пленных, в свою очередь, приветствовал обновленную Россию от имени всех прибывших. Я сердечно прощаюсь со своими спутниками, обрадованный тем, что прибывает новый кадр работников для нашего пролетарского строительства. Они испытали уже на собственных спинах весь гнет буржуазного капитализма, и теперь это — настоящие патриоты Советской России, в противовес всей эмигрантской своре, кричавшей на всех перекрестках о своей любви к родине и в то же время вонзающей нож в спину русскому народу. Несмотря на все перенесенные страдания, они могут еще положить свою голову за те идеалы, за которые борется весь русский пролетариат.

Я сажусь в другой поезд, который быстро умчал меня в Питер, — мне хотелось поспеть на конгресс Коминтерна. В Питере поехал в гостиницу «Интернационал», где останавливались все делегаты. Там, к сожалению, узнаю, что конгресс уже кончился. Я сговорился по телефону с т. Зиновьевым, и на следующий день он назначил мне свидание в Смольном.

Тов. Зиновьев видел меня только мельком в 1918 году на 3-м с’езде Советов. Но я знал его хорошо, — еще с 1909 года в Париже, когда он, Ленин и Каменев со мной занимались. С большим нетерпением ждал я встречи с ним. В назначенный час я прибыл в Смольный, и т. Зиновьев меня тут же принял. Он расспрашивал меня о том, что делается во Франции и Италии, интересуясь каждым работником в отдельности. Я передал ему статью тов. Грамши, которую захватил с собой. Наш разговор продолжался больше часу и носил чисто официальный характер.

По его просьбе, я должен был остановиться в Москве на 2 недели, чтоб дождаться его приезда и сговориться о дальнейшем использовании меня, как работника.

— Тем более, что Владимир Ильич захочет вас видеть, — закончил он.

При этом он дал мне письмо к т. Кобецкому, секретарю Исполкома Коминтерна, и я направился в Москву. В Москве я заехал в «Деловой Двор», переполненный делегатами всех рас и наций, — от китайца и араба до американца и француза. Когда я заходил сюда во время обеда, я слышал разговоры на всех языках. Так я дождался приезда т. Зиновьева. Затем, по моей просьбе, мне дали отпуск на 3 недели для того, чтобы повидаться с женой и дочерью. По пути в Одессу я остановился в Харькове, — в той самой гостинице, где находились мои французские товарищи — Митковицер, Вержа и Лепти, возвращавшиеся в Москву из Украины. Интересная встреча: после сообщения французских газет, уверенные, что я уже сижу где-нибудь во французской тюрьме, они буквально остолбенели, увидев меня. Тут же каждый из них бросается меня целовать. Они расспрашивают, как я выкрутился, как очутился в России. Я узнал от них, что Лефевр уехал в Москву и что они едут туда через два дня. По их просьбе, я остаюсь на это время в Харькове. Мне очень хотелось узнать, какое впечатление произвела на них наша Советская Россия. Вержа, революционный синдикалист, был уже не тот, каким я его оставил в Париже два месяца тому назад.

Остановлюсь немного на нем. Это — брюнет, низкого роста, с умным энергичным лицом. По профессии он рабочий-металлист, секретарь союза металлистов Парижа. Еще в Париже я почувствовал в нем что-то близкое нам, хотя у него был небольшой уклон в сторону анархизма. Здесь же он мне определенно сказал:

— Вы можете быть уверены, что первый, кто войдет в коммунистическую партию, это — я.

Другой товарищ, Лепти, был блондин, среднего роста, туберкулезный, нервный, по убеждениям — ярый анархист-коммунист, по профессии — каменщик, один из руководителей этого союза, прекрасный оратор, но от’явленный последователь Бакунина. Много неуравновешенного и путанного было в нем. Он никак не мог себе представить, каким образом рабочий класс после захвата власти может быть диктатором и иметь Красную армию. И даже в России эта путаница мыслей у него продолжалась. Вержа и другие товарищи издевались над ним. Но он, несомненно, переживал трагедию, чувствуя, что должен порвать с тем интеллигентским бредом, который ему вбили в голову Прудон и Бакунин под именем анархизма.

Я был у т. Раковского, который, расспрашивая меня об этих французских товарищах, сказал, что Лепти его очень интересует. Он готовил ему материал о милитаризации труда. Вместе с ним мы поехали в нашу гостиницу. Гостиница эта была довольно чистая, но вечера приходилось проводить почти без света, хотя в номерах и висели электрические лампочки. Раздобывали «гасик» и при таком свете работали. И смешно было видеть, как председатель Совета Народных Комиссаров и представители рабочих Франции сидят вокруг стола, спорят о декретах и материалах, врученных т. Раковским, и… почти не видят друг друга. Все прекрасно чувствовали, что перед ними не «председатель кабинета министров», а товарищ, который на своем русском опыте мог доказать, что Лепти еще болеет «детской левизной». На прощании т. Раковский сказал Лепти:

— Все-таки, когда начнется у вас революция, вы первый возьмете винтовку против своей буржуазии.

И всю ночь Митковицер, Вержа и Лепти спорили между собой.

Утром мы должны были раз’ехаться в разные стороны. Прощаясь, мы несколько раз обнимались, крепко-крепко жали друг другу руки, как-будто предчувствовали, что больше никогда не увидимся.

Здесь скажу несколько слов о тов. Митковицере, который играл видную роль в русском рабочем движении и не последнюю — во французском. Он был рабочим-переплетчиком; родился в г. Одессе. В 1903 году он выдвигается в зубатовской забастовке. Его арестовывают, посылают в Сибирь, откуда он бежит в Питер. По убеждениям он все время остается меньшевиком. Он обладает большим ораторским талантом. В 1905 году его выбирают в Совет раб. депутатов. Потом — опять арест, долгие месяцы в тюрьме, Сибирь. Там он случайно попадает в селение, где был тов. Троцкий, принимает деятельное участие в его побеге и, когда все проходит благополучно, бежит сам. Французские рабочие знают его под именем «Тубин».

Проводив товарищей, я направляюсь в Одессу. По дороге меня предупреждают, что около Кременчуга банда Махно почти ежедневно останавливает поезда, снимает матросов, евреев, коммунистов и тут же расстреливает. И чем ближе мы подходили к этому месту, тем неспокойнее становилось на душе.

Действительно, я видел разрушенные вагоны, неубранные трупы расстрелянных товарищей. Но как-то не хотелось верить, что можно погибнуть от руки простого бандита после славной страницы жизни, которую я пережил. И это кошмарное путешествие продолжалось 6 суток. К нашему счастью, в самом опасном месте нас провожал броневик (хотя бывали случаи, что и броневики спускались с рельс). Так благополучно добрался я до Одессы. Жену