Шрифт:
Закладка:
В философии Гегеля вкус, не переставая быть эстетической оценкой, превращается в логический процесс со своей конституцией, написанной на своем, странно-гегелевском языке. В «Науке логики» Гегеля все категории имеют прямое отношение к эстетике, к логике чувственности в рамках «хорошего вкуса» – точного и всегда уверенного в себе.
В состав отцов-основателей логической «Конституции хорошего вкуса» надо бы включить несколько обязательных фигур: А. Баумгартена, Ш. Монтескье и В. Гумбольдта; И. Кант и Ф. Шеллинг появились позже и с меньшим «удельным весом».
Иногда при изучении Гегеля забывают, что понятия «объективное» и «субъективное», «вещь-для нас» и «вещь-в-себе» введены в философский оборот именно А. Баумгартеном, по учебнику которого И.Кант тридцать лет читал лекции по логике. Идея новой науки «эстетики» (1750 г.) состояла в том, чтобы вскрыть логику чувственного восприятия вне зависимости от «формальной» логики-в-словах. В этой позиции противопоставление шло не по пути разум-чувства, а по пути сравнения двух типов логики: в-словах и в-чувствах. В чувствах не всегда есть логика, тем не менее, она есть во многих явлениях чувственного поведения и восприятия: в танце, в музыке, в стихосложении, в драме, в любви и ненависти, в отваге и страхе, в драке. Соответственно, можно говорить о логике-в-танце, о логике-в-музыке, о логике-в-поэзии, о логике-в-бою и т.д. При обобщении такого рода логик предметность действий отходит на второй план («заключается в скобки»), тогда остается только то, что можно назвать «феноменологией духа». Соответственно, анализ направляется на логику духа-в-танце, духа-в-музыке, духа-в-любви, – одним словом на логику духа как такового. В философии А. Баумгартена уже вызревала концепция «логики духа», причем логики по примеру понятия «исчисление» в математике. Подобный тренд был инициирован Лейбницем, когда он, рассуждая о «философском исчислении», определил музыку как «арифметическое упражнение души, которая исчисляет себя, не зная об этом».
На фоне разрабатываемой «логики духа», да еще как «науки логики», как особого «исчисления», формальная логика неминуемо должна была потерять часть своей логической всеобщности. Формальная логика есть не логика вообще, а логика-в-словах. Причем, не во всех словах и не при любой структуре слова. В качестве пояснения можно привести структуру слов детского языка (до двух лет): у детей значением слова выступает не предмет, а ситуация. Например, если ребенок рисует на полу, то пол в данной ситуации будет столом, а если сидит на столе, то стол, соответственно, будет стулом. После дрессировки по типу «не сиди на столе» у детей вырабатывают условный рефлекс «слово-предмет»: так у слов появляются предметные значения. По мере увеличения условных рефлексов на разные слова и дрессуры аккуратности по типу «у каждой вещи свое место» производится жесткая классификация слов «по объему», что и обуславливает возможность появления «формальной логики» (у детей после трех лет). Для Гегеля совершенно очевидно, что язык «взрослых» является языком уже искусственным, препарированным дрессурой в интересах, например, суда, армии или производства – то есть тех сфер деятельности, которые уже сами по себе носят формальный характер. Так, например, приказ командира «вперед!» не обсуждается и не должен иметь каких-либо особых смыслов для каждого индивидуума. Но тот же приказ при его индивидуальном творческом осмыслении «в логике духа» распадается на ряд под-вопросов в категориях типа необходимости и случайности, возможности и действительности, части и целого, содержания и формы и т.д. В итоге появляются сложные формулы типа «проиграть бой, но выиграть войну».
В становлении Гегеля как мыслителя, независимого от Канта или Шеллинга (а им он, бесспорно, обязан многим), особую роль сыграли Ш. Монтескье и В. Гумбольдт. Трактаты Монтескье уже своими названиями прямо коррелируют со спецификой гегелевской философии: «Опыт о вкусе в произведениях природы и искусства», «О духе законов». Гумбольдт, будучи лингвистом, настаивал на том, что любой переводчик знает, что такое «дух языка» или «дух народа». Это не метафоры дыхания или пара, а реальность, равно как «боевой дух», о реальности которого военные знают, пожалуй, больше, чем о самих себе.
В качестве наиболее яркой демонстрации реальности духа, причем рассматриваемой в качестве предмета изучения, может служить одно замечательное наблюдение Л.Н. Толстого: «Есть в школе что-то неопределенное, почти не подчиняющееся руководству учителя, что-то совершенно неизвестное в науке педагогики и вместе с тем составляющее сущность, успешность обучения, – это дух школы… Этот дух школы есть что-то быстро сообщающееся от одного ученика к другому, сообщающееся даже учителю, выражающееся, очевидно, в звуках голоса, в глазах, движениях, в напряженности соревнования, что-то весьма осязательное, необходимое и драгоценнейшее, и потому долженствующее быть целью всякого учителя» [Толстой 1989, 172–173]. Продолжая мысль Л.Н. Толстого о «духе школы», можно говорить о «духе города», «духе ландшафта», «духе времени», «духе музыки» (Ф. Ницше), «духе капитализма» (М. Вебер), «духе коммунизма» (вспомним «призрак бродит по Европе…»), – о духе всего и вся в этом мире. Надо заметить, что толстовское понимание реальности «духа школы» абсолютно аутентично гегелевскому пониманию предмета настоящей философии, хотя в текстах Гегеля такого яркого представления реальности духа вряд ли можно найти. Гегелевское понимание духа реальности не имеет никакого отношения, например, к спиритизму, к церковной или светской духовности: как Л.Н. Толстой через школу выходит на реальность «духа школы», а В. Гумбольдт через филологические переводы выходит на реальность «духа языка», так Гегель выходит на реальность духа любой предметности, – иного понимания духа у Гегеля изначально вообще не было. По Гегелю, наука изучает предметность реальности, а философия должна изучать дух предметной реальности, причем научными методами.
Без достаточного понимания «гэйста», «духа» в философии Гегеля понимание его творчества невозможно. Когда пытаются трактовать «дух» через Абсолютный Дух, тогда как раз и переворачивают учение Гегеля с ног на голову, тогда и происходит подгонка Гегеля под Платона. Как Аристотель не выводит категории метафизики из Перводвигателя (а поступает наоборот), так и Гегель не выводит дух из некоего Абсолюта (а поступает наоборот).
Для Гегеля философия начинается там, где говорят не о вещах, событиях, предметах, объектах, а о духе вещей, о духе событий, о духе предметов или объектов. О вещах говорит наука, а философия говорит о духе вещей и, соответственно, изучает логику духа, а не логику предметных отношений. Интересно, что Гегель никогда не дает определения того, что он понимает под духом, хотя всякий
