является вспомогательным построением для вычислений в области астрономии, совершенно аналогичным, например, построениям Эвдокса с его двадцатью семью сферами. Вникая в проблемы физических расчетов, Г. Гегель без особого труда обнаруживает в рассуждениях И. Ньютона ложные аналогии, в результате которых И. Ньютон проводил параллель между силами при раскручивании человеком груза на веревке, с одной стороны, и вращением планет вокруг Солнца, с другой стороны. При вращении груза на веревке (обращение к бытовым примерам для И. Ньютона типично) возникает центробежная сила, которая требует компенсации за счет усилий человека. Если вращать груз долго, то, очевидно, человек начнет уставать. В случае с орбитами планет ситуация иная: совсем не факт, что Солнце тратит свою силу на движение планет по их орбитам и «устает» их удерживать. Это тот самый случай, который в истории физики повторился два столетия спустя, когда возникла необходимость признать возможность «стационарной орбиты» при построении модели атомов. На «стационарной орбите» движение электронов вокруг ядра является «естественным», как бесконечное движение по кругу у Аристотеля. В атомной физике никто не вычисляет «центробежные» и «центростремительные» силы – таких там просто нет, тем более на «стационарной орбите».

Вздорность ньютоновской аналогии между движением планет вокруг Солнца и раскручиванием груза на веревке отнюдь не требовала от Г. Гегеля знания не существующей еще атомной физики, не требовала даже особых прозрений. Так, уже детские игрушки типа вращающегося волчка демонстрировали тот эмпирический факт, что раскрученный волчок не требует постоянного приложения силы для сохранения скорости вращения, поскольку он останавливается исключительно под действием силы трения, без которой вращение было бы сколь угодно долгим. При вращении «абсолютно твердого тела» в форме диска (таковы по форме детские игрушки типа «волчок» или «юла») центробежные силы, возникающие симметрично относительно центра вращения, взаимно уравновешивают друг друга, от чего существование центростремительной силы, «исходящей из центра», уже не требуется. Эта простая аналогия с детской игрушкой позволяет ставить вопрос о физике орбит иначе: не является ли, например, орбита планеты не воображаемой траекторией, а «абсолютно твердым телом» (в форме кольца или диска) с точки зрения какого-либо реального «наблюдателя», а не звездочета с картой звездного неба. Никого же не удивляет, что движущаяся точка может образовывать линию, а движущаяся линия – плоскость.

Собственно, Г. Гегелю не было необходимости развивать физические концепции, поскольку аналогии с орбитами планет могут носить даже эстетический характер: из того факта, что зрители кругами ходят вокруг статуи, совсем не следует, что между ними и статуей существует «сила всемирного тяготения». Не случайно еще в «Первой программе немецкого идеализма», подготовленной то ли Гегелем, то ли при его соавторстве, были такие строки: «…высший акт разума, охватывающий все идеи, есть акт эстетический… Люди, лишенные эстетического чувства, а таковы наши философы, – буквоеды» [Гегель 1972, 212]. При «научном сектантстве» (термин У. Джеймса) физика не сопрягается с эстетикой, между тем гуманитарии в натурфилософии тоже могут настаивать на своем: «Есть, однако, в природе признаки, – писал Д.С. Лихачев, – указывающие на существование внеприродного и внечеловеческого сознания…» [Лихачев 1996, 13], поскольку «искусство существовало до человека, оно есть в природе» [Лихачев 1996, 24].

Жанр диссертации не требовал от автора позитивного изложения собственных взглядов, достаточно было и критики. Тем не менее, Г. Гегель делает позитивное заявление: «…Стало быть, не так обстоит дело, что планеты мчались сперва по прямой линии в бесконечном пространстве. А потом, случайно приблизившись к Солнцу, подпали под его власть и были насильственно переведены на круговые орбиты, и не гипотетическая центробежная сила удерживает их на определенном расстоянии от Солнца, но, образуя вместе с Солнцем единую изначальную систему, они и соединены с ним, и отделены от него истинной силой внутренней связи» [Гегель 1972, 255]. Характер этой «внутренней связи» Гегель не уточняет осознанно: она может быть и физической (как внутри жесткого вращающегося диска), и органической (как единая биосистема), и эстетической и вообще какой угодно, хоть брачной или религиозной. Поскольку И. Ньютон исключает все возможности, кроме аналогичной вращению груза на веревке, постольку Г. Гегель имеет моральное право возмущаться скудостью этой мысли: «…А толпу учение Ньютона о силе тяжести пленило не столько тем, что открыло причины круговращения небесных тел во всеобщей мировой силе, единство которой утверждали Кеплер и другие мыслители, сколько тем, что оно отождествило эту причину с той обыденной силой, которая вызывает на земле падение камней. Уверившись в этом, особенно благодаря жалкому анекдоту о том, как Ньютон увидел падающее яблоко, толпа стала без страха взирать на небо…» [Гегель 1972, 252].

До И. Ньютона такие абстрактные понятия как «сила» и «энергия» не имели исключительно физического значения; они сохраняли характер метафоричности. Собственно, и начало их терминологического использования связано с развитием религиозных идей, в частности, христианства. Древнегреческое слово «энергия» (от «эн эргон» – в действии) изначально употреблялось в смысле «значительности» (допустим, важной персоны), влияющей этой самой значительностью (допустим, на менее важных персон). Невидимое влияние и рассматривалось как действие «силы». То есть «сила» реальна, но она «беспредметна», «нефизична», «ненатуральна». Если от ранней теософии природы перейти к соответствующим современным примерам, то типичным явлением «силы» будет феномен светофора. Так, красный сигнал светофора останавливает автомобиль любой мощности, любое количество автомобилей, любой «транспортный поток». Аналогичным образом, зеленый сигнал светофора приводит в движение любые «транспортные средства» и в любом их количестве. В этом смысле и дорога обладает силой, вынуждая двигаться именно по ней. Понятие силы изначально имело широкое значение: у Аристотеля цель обладает силой, а есть еще «сила обстоятельств», и «сила в правде», и «сила духа». По мнению Г. Гегеля, реальная физика должна учитывать реальные «силы», а не только те, что рассчитываются по ускорению и амбивалентной «массе». В связи с этим и появляется у Гегеля идея «большой физики».

Диссертация Г. Гегеля «Об орбитах планет» имела, по сути дела, служебный характер и предназначалась для узкого круга лиц во главе с проф. Ф. Шеллингом, его другом. И подготовлена она была задолго до «Феноменологии духа» или, тем более, «Науки логики». Однако, в этой диссертации уже «весь Гегель». В ней нет никакого платонизма, но задана явно про-аристотелевская ориентация, которой сознательно чуждался И.Ньютон. На принципиальный аристотелизм гегелевской философии обращал внимание М. Хайдеггер: «Как Гегель расценивает аристотелевскую философию в целом, он показывает в следующей фразе: « Если браться за философию всерьёз, то не будет ничего более достойного, чем читать курс об Аристотеле» [Хайдеггер М. Время и бытие. М.,1993. с. 387]. Именно у Аристотеля был тезис о том, что «целое предшествует своим частям», высказанном в его трактате «О частях животных», которое