фактически повторяется Гегелем по отношению к солнечной системе. Солнце с планетами есть единое целое, – утверждает Гегель, – поэтому планеты вращаются не благодаря «центростремительной силе» Солнца и «центробежным силам» планет, а благодаря совершенно иным «светофорам» их взаимодействия в рамках одной целостности. По Гегелю, нет никаких оснований сводить солнечную систему к набору из Солнца и планет, игнорируя возможность спекулятивных отношений между ними ради, например, каких-то «целей природы».

Критика ньютоновского способа мышления имела для Гегеля символическое значение. Концентрированным выражением этого мышления было излюбленное физиками разложение сил «методом параллелограмма», благодаря которому у И. Ньютона и появилась «сила всемирного тяготения». Уже в опытах Г. Галилея с катанием шаров по наклонной плоскости возникает прецедент замены физической силы (тяжести) вектором силы вдоль наклонной плоскости. С математической точки зрения катящийся по наклонной плоскости шар движется в двух направлениях: по радиусу Земли к её центру и по касательной к ней (то есть «горизонтально»). Но с той же математической точки зрения можно утверждать, что вектор силы вдоль наклонной плоскости, приложенный к скатывающему шару, можно разлагать на любые, сколь угодно произвольные, составляющие: и по радиусу Земли, и по хорде, и даже по движению вверх (ортогонально к наклонной плоскости). Можно даже придумать и ввести в оборот существование особой «силы наклонной плоскости», причем разной в зависимости от угла наклона. Для вычислений такая сила будет реальной, но для понимания физики реальной силой будет только тяжесть; действие наклонной плоскости по смещению падающего тела уже не будет физической силой, а только «рефлексом» всё той же силы тяжести. Для И. Ньютона движение планеты по орбите абсолютно аналогично скатыванию тела по наклонной плоскости; соответственно, планета, двигаясь по орбите, вроде как «падает» к её центру и несется по касательной к ней. Именно против такого способа рассуждений, основанном на векторном разложении сил (произвольным образом) с последующим смешением математического и физического, протестует Г. Гегель.

В рамках «философии природы» вопрос об орбитах планет имел определенный контекст, связанный с качественным изменением физических процессов при смене их масштаба. Современники восторгались И. Ньютоном не только благодаря его удивительным геометрико-вычислительным способностям, но и тем, что он объявил об универсальности законов физики. То есть опыты на Земле можно экстраполировать на весь универсум, причем эта экстраполяция якобы не будет гипотетичною. Тот факт, что при подобной методологии логика и опыт явно вытесняются бытовыми аналогиями, сторонники И. Ньютона предпочитали не замечать. В своей диссертации «Об орбитах планет» Г. Гегель выступает прежде всего против абстрактного, фамильярного по сути, понимания тех или иных «законов природы», вне конкретных масштабов и ситуаций. В этом смысле ситуация с «орбитами планет» конкретно отличается от «вращения груза на веревке», так что нужны другие аналогии и оригинальные гипотезы. В этом контексте вполне допустимо говорить о том, что с физической точки зрения (а не с математической) планеты могут двигаться по своим орбитам, например, точно так же, как поезд мчится по своим рельсам – без всякого «свободного падения тел». Для И. Ньютона подобная аналогия невозможна по той причине, что пространство в его понимании есть пустота; соответственно, орбита планеты не может быть «твердым телом» («рельсами»). Для Гегеля «натурфилософия» Ньютона – на грани ювенального мышления; в конце концов, замечу, орбита планеты может быть пустотой в смысле туннеля в твердом теле (вообще-то так устроен любой каменный дом, в котором роль «рельсов» играют коридоры). Когда современные физики вдруг открывают для себя «темную материю», то это значит только то, что пространство – не только не пустота, но, напротив, «абсолютно твердое тело» коридорного типа с бесчисленными турникетами или светофорами. Этим, собственно, и обусловлена «дискретность» пространства при наличии «протяженности», равно как и конечность скорости света. Естественно, что «абсолютно твердое тело» пространства обусловлено не субстанцией эфира или «строением вещества», а системой запретов, от чего в «Первой программе немецкого идеализма» и появляется мысль об этике в природе. «Здесь я снизойду – пишет автор, – в область физики; вопрос состоит в следующем: какова структура мира как моральной сущности? Мне бы хотелось снова придать крылья нашей медленно шагающей и старательно экспериментирующей физике» [Гегель 1972, 211].

От гегелевской диссертации «Об орбитах планет» до «Феноменологии духа» прошло почти пять лет, до «Науки логики» – десять. Тайну гегелевской философии нельзя сводить только к «Феноменологии духа», поскольку в диссертации «Об орбитах планет» Г. Гегель встал на исходные позиции своей философии – уже тем, что не пошел по проторенному пути, заботливо предуготовленным ему Ф. Шеллингом. Для диссертации вполне достаточно было бы говорить о притяжении, отталкивании, магнетизме или вообще свернуть на тему соотношения науки и религии, к которой Г. Гегель был подготовлен. Но Г. Гегель берет в качестве предмета обсуждения «параллелограмм сил» в физике – абсолютную догму физиков вплоть до сегодняшнего дня, усиливает для себя сопротивление этой догмы в лице авторитета И. Ньютона, и выводит разговор на тему оригинальности мышления в противоположность фамильярному обращению с ним в форме предписываемых природе «законов». Тем самым поле деятельности для феноменологии духа и новой логики оказывается расчищенным.

Возможно, что диссертация Г. Гегеля подспудно имела тот смысл, который ранее прозвучал в тезисе о возможности в будущем «большой физики». В таком случае уместным было бы присмотреться к тому, что Г. Гегель понимал под «большой физикой» и почему современная ему физика при всем блеске экспериментов и открытий оставалась, соответственно, «малой физикой». Наивным было бы полагать, что за прошедшие после Г. Гегеля два столетия физика стала «большой»: нет, она точно так же не удовлетворяет «творческий дух» и в этом смысле остается всего лишь «малой физикой».

«Большая физика будущего», о которой зашла речь, предполагала отказ от привычной без-субъектности природы, начиная от молекул-атомов и кончая планетами-звездами. Субъектность общения предполагает как минимум возможность символического общения, «информационного». В природных взаимодействиях есть свои «светофоры» и «красные линии», действие которых определяется их символическими значениями, «этосом», «информацией». Когда физика всё взаимодействие в природе сводит к «силам», она неизбежно остается «малой физикой» – малой по своему разумению. У «большой физики» должен появиться другой язык – не пропорций и функций, таблиц и диаграмм, а язык видения вещами друг друга, язык «онтологии взгляда» [Костецкий 2007, 130–139], язык «онтологии языка». Собственно, гегелевское философское развитие и шло в этом направлении: как «философия духа» на пути к «большой физике», – и к «большой науке», и к «большому искусству», и к «большой религии».

Разница между текущим состоянием физики и будущей «большой физикой», соответственно, между текущим состоянием науки и «большой наукой» отнюдь не сводится к «смене парадигм» Т. Куна. Масштаб любой парадигмы носит