этой обширной тюрьмы-мира, не жесток и не жаден». Это важное замечание, потому что, когда приговор должен быть приведен в исполнение и тюремщик должен выполнить работу палача, мы можем надеяться на легкую смерть.

Есть странная, пугающая красота в этой «великой тюрьме, охватившей всю землю», где «главный тюремщик… Бог»[370]. Это достаточно сильная метафора у Мора, и мы должны признать, что его ви́дение является смелым и впечатляющим. Более того, оно внезапно напоминает нам о безумном мире, который смотрит на нас с картин одного из его современников: Иеронима Босха (1450–1516). Так же, как и у Босха, у Мора был дар (если это можно назвать даром) видеть реальность во всей ее жестокости. Он не придумывает чего-то нового, а лишь переосмысливает то, что уже существует. Выделяя одну деталь здесь, переоценивая другую там, а в целом подрывая серьезность всего существующего, Мор представляет мир как театр абсурда (его современники часто замечали, что его жизнь напоминала игру на сцене)[371]. Мор шокирует нас, как он того и желает: ни его заключение, ни смертный приговор не смогли изменить его. Он полон решимости оставить мир смеясь.

Но это еще не весь риторический фейерверк. Как только шок прошел, он детализирует свое ви́дение, усложняя его. Тюрьма, в которой мы живем, в сущности не внешний мир: это сама человеческая природа. В тюрьме нас держит то, что сегодня мы бы назвали нашей «конечностью». Стены тюрьмы — это не осязаемые, мирские стены, а наши физические, биологические, онтологические ограничения. Бог на самом деле не охраняет «тюрьму» с оружием в руках, в униформе и т. д. Он устроил мир так, как устроил, и сама тюрьма как бы охраняет нас:

Эта тюрьма настолько надежно и незаметно воздвигнута, что, будучи открыта со всех сторон и при отсутствии стен в мире, нам все же не суждено никогда найти выхода из нее, как бы далеко мы ни забрели. А посему Ему не нужно ни надевать на нас хомут, ни гуртовать нас из страха, что мы разбредемся[372].

В этом ви́дении человечества как универсальной исправительной колонии чувствуется безошибочный элемент космического фарса (здесь сардонический смех Мора слышится нам громче, чем когда-либо). Запертые внутри, мы не имеем ни малейшего представления о нашем истинном состоянии. Мы не только несчастны, мы также слепы к нашим страданиям. Вместо того чтобы протестовать или бунтовать, мы устраиваем празднества с песнями и танцами. «Опираясь на тюрьму, строим мы», — пишет Мор. Нашу тюрьму «мы отделываем золотом и придаем ей великолепие». «В тюрьме этой они покупают и продают; в тюрьме этой они скандалят и бранятся; в ней они бегут вместе и сражаются друг с другом; в ней они бросают кости; в ней они играют в карты; в ней они курят трубку и кутят; в ней они поют и танцуют»[373]. Иногда текст Мора читается как описание картины Босха.

В руинах

До момента заточения биография Мора в каком-то смысле была историей парадоксов, внутренних конфликтов и непримиримых противоречий[374]. Когда его друг Эразм назвал его omnium horarum homo («человек на все времена»), он, возможно, сказал больше, чем думал. Мор действительно был человеком, примерившим многие образы. Какой из них он не испробовал в жизни? Он был ученым, придворным, льстецом, достойным человеком, саморазрушителем, пламенем для еретиков, добрым христианином, фанатиком, монахом, семьянином, женоненавистником, гуманистом, насмешником, полемистом, идеалистом, скрягой, актером, марионеткой, кукловодом, инквизитором, преследователем, любителем книг, уничтожителем книг, рационалистом, главным шпионом, святым, любителем непристойных шуток, мучителем, жертвой, самым милым человеком (mellitissime Thoma). Все это он примерил на себя в разной степени, но никогда не облачался во что-то окончательно.

Неважно, как вы к этому отнесетесь, но незадолго до смерти жизнь Мора оказалась в руинах. Как, например, примирить серьезное отношение Мора к аскетизму с историческими аспектами человека? На протяжении всей своей жизни Мор проявлял склонность к телесному уничижению, самобичеванию и посту, но в то же время он «мог заставить даже самого серьезного коллегу разразиться смехом»[375]. А что с мотивами, которыми он руководствовался? Например, есть основания полагать, что причиной, по которой он смирял свою плоть, было вовсе не стремление открыть врата небесные, а скорее вполне мирское, терапевтическое основание: держать под контролем беспокоившую его чувственность. Его правнук и биограф Кресакре Мор много говорит об этом. Когда Мору было «около восемнадцати или двадцати», читаем мы свидетельство, «он осознал, насколько его тело непослушно в этом возрасте, и усердно стремился укротить свою необузданную похотливость чудесными делами ее уничижения»[376]. В молодости Мор очень хотел стать монахом, но его беспокоило то, что сильные искушения плоти сделают его монашескую жизнь несчастной. Вместо этого он решил жениться. Однако не стал счастлив и как женатый человек. Свою первую жену он постоянно унижал, доводя до слез, а вторую, как известно, превратил в предмет своих насмешек.

Самым необъяснимым противоречием жизни Мора, вероятно, является то, что он, будучи человеком, дорожившим своими религиозными верованиями и в конечном итоге избравшим смерть вместо их предательства, был беспощадным преследователем убеждений других людей. По-видимому, слушаться предписаний своей совести было правильным делом, пока сам Мор принимал участие в предписывающем процессе. Томас Мор, любитель книг и их автор, проводил долгие часы, допрашивая людей, подозреваемых в обладании запрещенными книгами (в первую очередь Библией в английском переводе Тиндейла)[377]. Он с радостью раздавал обвинительные приговоры налево и направо, в результате которых осужденные еретики «должны были ездить задом наперед верхом на лошади, а к их одежде прикреплялись различные [еретические] тексты»[378].

Итак, в Италии и Испании была инквизиция, а в Англии — Мор. Пока он занимал должность канцлера, он, скорее всего, являлся неутомимым дознавателем. «Его методы были далеко не мягкими», — замечает один из современных нам биографов[379]. Он мог появляться в домах без предупреждения в поисках запрещенной литературы; он был способен молниеносно производить аресты и отправлять людей в камеру для пыток. Для большей эффективности Мор вел дознания и содержал задержанных в своем доме в Челси. Поскольку для него еретик был не человеком, а инструментом дьявола, в ход шли все методы. Например, он лгал обвиняемым или давал ложные обещания, чтобы получить признательные показания. Любой трюк считался дозволенным. «Право хранить молчание», к которому Мор неоднократно прибегал, защищая себя в течение нескольких лет следствия, он категорически отрицал для тех, кого обвинял в ереси. В своих трудах Мор открыто