в гимназию, выдержав серьезный экзамен. Теперь он жил в городе, ходил в гимназической форме, дружил с ребятами из благородных семей, регулярно ходил к ним в гости и заслужил уважение за свой острый ум и начитанность.

По окончании гимназии Осип собирался поступать в университет, стать инженером, но тут произошла революция, в столице стало неспокойно. Вскоре грянула гражданская война, и что оставалось делать молодому выпускнику гимназии, как не примкнуть к белому движению?

— Что думаешь делать теперь? — спросил Тимофей.

— Уйду в Китай.

— В Китай? — Тимофей не мог себе представить, как можно жить в чужой стране, среди людей другой национальности и культуры.

— Да, мы с Мишкой Птицыным договорились уже, возьмем своих невест, добудем лодку, перейдем по Амуру в Манчжурию, и там останемся. Китайцы — народ безобидный, зла нам не учинят. Сколько уж с ними соседствуем, их у нас везде полно.

— Господи, да что ж я отцу-то скажу? И всем остальным? Как они на это посмотрят? У тебя закурить не найдется?

Осип тяжело вздохнул. Нашарил в кармане кисет и ссыпал брату в ладонь махорку. Потом опомнился и отдал кисет целиком.

— Я тоже все про это думаю. Ты лучше не говори им ничего, ладно? Не говори, что я с белыми был — они не простят мне, и не говори, что в Китай ушел — горевать же будут.

— Господи, да я уже горюю! Как я хотел жить от тебя неподалеку, ездить в гости друг к другу, и чтоб наши дети дружили!

— Все так и было бы, — Осип похлопал брата по плечу, не в силах выносить его грустного взгляда, — я ведь вас всех люблю. Как там родители, не знаешь, как сестры-братья?

— Да я их год уже не видел, как и ты, — отозвался Тимофей, — слышал только, вроде как Ивановку белые совместно с японцами сожгли, как же я переживаю за них сейчас! Как первая возможность появится, заеду, проведаю. Про тебя ничего не скажу, обещаю, и вообще никому не скажу. Мало ли, вдруг про вас узнают и не дадут уехать. А я уже хочу, чтобы ты уехал, может, спасешься.

Да, брат спасется. От неминуемой смерти. Но как же быть со всем остальным, даже с пресловутой тоской по родине? Ведь Китай совсем близко, рукой подать. И одно дело — издалека вспоминать благодать родных улиц, и совсем другое — всю оставшуюся жизнь смотреть оттуда, видеть родину и не иметь возможности к ней даже прикоснуться! Смотреть на родные берега с леденящим душу осознанием, что ты никогда, никогда к ним не вернешься. Что лодка твоя уплыла в один конец, без права на возвращение.

— Красные тоже хороши, — вдруг с негодованием произнес Осип, — читал недавно в газете, какие ужасы они пишут про Ивановку. Может, и правду пишут, но в триста раз преувеличивают.

— Как это преувеличивают? — не понял Тимофей.

— Пишут, что якобы японцы ворвались в мирное село, где находились одни старики, женщины и дети, и всех зверски прикончили, а потом сожгли. А мы точно знаем, что не одни женщины и старики там были. Сами же к газетной статье приложили список убитых, а там числятся двадцати- тридцати- и сорокалетние мужчины. Они что, тоже старики немощные? Я так полагаю, там был отряд красных, который дал бой японцам.

— Кому верить? — поразился Тимофей.

— Концов не найдешь, — продолжал кипятиться Осип, — кто говорит, что это белые село спалили, а свалили все на японцев, кто говорит, наоборот, все было не так — был бой белых с красными, и мирные жители пострадали по случайности. Кто вообще говорит, что жгли и расстреливали большевиков, которые скрывались в Ивановке, но красная пропаганда, конечно же, будет орать — враги расправились с невинными мирными жителями.

Луна давно ушла в сторону леса, и воды реки были непроглядно темны, а братья все никак не могли наговориться.

— Я тебе лошадь свою отдам, — сказал Осип, — заберешь?

— Конечно, заберу, нам пригодится.

— Она тихая, смирная, с ней хлопот не будет. А нам ни к чему, пешие придем на чужбину, как-нибудь обустроимся.

Дом Куриловых в эти дни был полон народа — члены семьи, гости — тетя Ирина с дядей Матвеем и Никита, да еще соседи, чьи дома сгорели. За столом, который, не назовешь богатым, — времена не те, — умещались большие компании.

С портретов на стенах взирали на присутствующих первые хозяева, — те, кто когда-то этот дом строил — Спиридон и Софья. Не хватало нескольких членов семьи, оставшихся работать в поле, да старших сыновей, ушедших воевать.

Прошлые потрясения, выпавшие на долю собравшихся, хмурой печатью легли на их лица, и все же обстановка во всем доме была уютной и располагающей.

Семья Куриловых, между 1916-1918 годами. Первый мужчина справа — Иван Спиридонович. Второй слева, в черном сюртуке и белой косоворотке — Тимофей Иванович.

Однажды вечером, как ветер, ворвалась бойкая черноволосая Федора и поставила на стол бутыль с самогоном.

— Вот, Простакишины просили передать в благодарность.

— О, этого как раз давно не хватало, — оживились мужчины, разливая жидкость по рюмкам. — Да, беда у нас с запасами, белогвардейцы все подчистую уносили. Ну, вздрогнем!

Глядя на Федору, Ирина Игоревна вспоминала папины рассказы о ней — эта удивительная женщина будет ходить в гости к брату Тимофею и его семье откуда-то очень издалека, и неизменно пешком, и проживет чуть ли не до ста лет. До самой смерти у нее будут длинные густые волосы, белые крепкие зубы и всегда оживленный, неравнодушный взгляд.

В эти дни возвращались люди, скрывавшиеся в лесу. Пришла к Куриловым и Наталья Романовская с бабушкой Беатой.

— Проходите, гости дорогие! — радостно приветствовал их Иван Спиридонович. — Располагайтесь с дороги.

— Да мы еще избу свою не смотрели, так и не знаем, уцелела или сгорела.

— Ваша