Вдруг — откуда ни возьмись, — к ней подбежало маленькое существо на скрюченных ножках с омерзительным выражением лица.

— БольшевИка! — взвизгнуло оно на ломаном русском.

Наталья молниеносным движением сорвала с себя платок.

— Тиф, у меня тиф!

Японец со злостью взмахнул прикладом, ткнул ее в подбородок, и вдруг упал, как подкошенный. Позади высилась Беата с окровавленным камнем в руках.

Наталья смотрела на нее широко распахнутыми восхищенными глазами. И вдруг девушка почувствовала, как ее собственный рот наполняется солоноватой влагой. В ту же секунду она выплюнула на землю выбитые прикладом передние зубы.

Толпа людей уже подбегала к лесу, к Наталье и ее бабушке вернулись на подмогу несколько человек.

— Молодец, Беата!

— Правильно сделала! Так ему и надо, подлюке, — все хвалили старую бесстрашную женщину.

У мертвого японца забрали винтовку, флягу с водой и мешок с продовольствием — в лесу пригодится.

Вот и сумрачный лес, черные стволы, ветки без листьев, хлюпающая жижа от растаявшего снега.

— Долго ли мы тут продержимся? — почесывал затылок Болотенко. — Ни ягод, ни еды никакой.

— Я лучше голодом буду сидеть, — отозвалась Беата, — чем вернусь в Ивановку. Можно попробовать выйти к какому-нибудь поселению.

— Или к полям, где много людей, — подсказала Бондаренко.

— Да сейчас безопасности нет нигде, куда ни пойди, везде война.

До вечера шли и шли голодные измученные люди. Наконец, набрели на заброшенную сторожку лесника. Решили спать по очереди — пока одни спят, другие стоят в дозоре. Развели костер, чтобы отпугнуть волков, если те ночью подберутся.

Наталья обессиленно присела на лавку в сторожке, прислонилась плечом к бревенчатой стене. Ныла и по-прежнему кровила десна. Холод пробирал до костей, особенно мерзли ноги. Она закрывала глаза и видела своего статного высокого красавца с лучистыми голубыми глазами и завораживающей улыбкой. Казалось, он говорит ей: «Потерпи, любимая, скоро все хорошо будет», — эти видения будоражили и успокаивали одновременно.

«Господи, если ты есть, — взмолилась девушка, — никогда ни на что не пожалуюсь — хоть сто лет проживу, а не попрошу у тебя больше ничего. Каждому дню буду радоваться – пусть только он придет живой с войны».

Светлой улыбкой растягивались губы, стоило ей вспомнить встречи с Тимофеем. Как они мечтали о долгой счастливой жизни, о детях.

— У нас будет три девочки и три мальчика, — любила повторять Наталья, — и мы назовем их — Вера, Надежда, Любовь. Опять же, сестрёнку мою Верой зовут...

— Только не Вера, — возражал Тимофей, — нет больше никакой веры. Помнишь, что на собрании комиссар сказал? Вера — это вбитый колышек, к которому привязали козу, и вот коза сколько угодно ходит, а дальше колышка не уйдет. Так и на людей верой воздействуют.

— Хорошо, тогда вместо Веры у нас будет Зося, так тетку мою зовут. Она женщина удачливая, замуж вышла в городе за богача, в достатке живет.

— Зося как-то странно, давай лучше Зоя…

Наталья не заметила, как уснула.

Тем же утром над полями стоял туман. Запах приближающейся весны витал над пробивающимися стеблями зеленоватой травы. Веселое семейство жаворонков щебетало где-то совсем близко. К обеду в поле вовсю кипела монотонная работа: проверялось состояние всходов, сливалась лишняя талая вода, весело точились сверкающие на солнце инструменты. Иван Спиридонович, приложив руку козырьком, вглядывался в сторону родного села.

— Опять белогвардейцы пожаловали, не пойму что-то?

— Говорят, они злые сейчас, понимают, что их выгонят скоро, а японцы ноют на каждом шагу, сколько денег они, бедняги, на эту войну потратили, не получив никакой выгоды, — с оживленной насмешкой заговорила Федора, одна из дочерей, высокая, худая девушка с черными волосами, завязанными на затылке, — доигрались, теснят их красные к Благовещенску.

— Пока выгонят, они у нас дел натворят еще, — нахмурилась другая дочь, замужняя Софья, названная в честь бабушки.

— Вроде как зарево там! — Иван Спиридонович убрал ладонь от лица. От неясной тревоги как бешеное, заколотилось сердце, а ветер, как нарочно, стал доносить звуки разрывающихся снарядов.

Вскоре все увидели соседского мальчишку, бегущего через поля со стороны села.

— Японцы! — он жадно припал губами к протянутому кувшину с водой. В пареньке узнали сына Павла Безрукова, Гришу. — И белогвардейцы с ними! Я насилу вырвался. Выходим сегодня из школы, а на улице стрельба, пушечные выстрелы, от летящих снарядов летит картечь во все стороны, дома загораются, люди замертво падают. Женщины кричат, дети кричат, лошади ревут, собаки лают, и все куда-то бегут, не пойми куда, в общем, жуть!

Привлеченные суматохой, прибежали люди с соседних участков:

— Что такое?

— Там убивают, — повторял Гриша, — там всех подряд убивают!

— Как же ты уцелел? — спрашивали у него. — Как оттуда вырвался?

— Не знаю, — у мальчика прошел первый шок, и он безудержно заплакал, вытирая слезы рукавом ученической тужурки, — моих товарищей почти всех убили на выходе из школы. А я вспомнил, как нам в школе рассказывали про покушение на царя Александра Второго. Когда в него стреляли, он убегал зигзагами, и плащ свой распахивал, чтобы труднее было попасть. Вот я так и сделал. И когда к полю бежал, в меня тоже стреляли, но я опять бежал зигзагами, быстро-быстро, как заяц.

Иван Спиридонович переглянулся с соседскими мужиками.

— Что делать будем?

Их разговор прервал истошный крик с дальнего участка.

— Помогите! Помогите! — кричала женщина.

Мужики рванули туда, не разбирая дороги. У сарая стояла высокая женщина лет сорока, вся перепачканная кровью, — в ней узнали Пелагею Соколл, — а на земле сидел мужик с блуждавшими глазами — ее сын, Григорий. Неподалеку лежала остро наточенная окровавленная коса.

— Что с ним?

— Хотел порешить себя! Пошел на участок к другу, а тот на его глазах горло себе перерезал — от горя, что в селе осталась жена с маленьким ребёнком. Ну Григорий мой обезумел, прибежал и тоже за косу схватился! Говорит, дед ведь в селе остался и сестры — изуверы их сейчас жгут, штыками добивают, а мы тут сидим и сделать ничего не можем!

— Так, Пелагея, — деловито осведомился Колесников, — у тебя точно самогонка есть, у тебя всегда