— Да, именно так и звали, — полицейский вопросительно уставился на Спиридона.

— Я ее знаю… знал, двадцать с лишним лет в одном селе жили. Она и меня учила музыке, и детей моих.

«Господи, разве так бывает, — Спиридона охватили беспримерные переживания и мысли, — в одно время померли! Выходит, соединились влюбленные в лучшем мире! Ну что ж, пусть хоть там им хорошо будет!»

— Вы заберете тело? — спрашивал полицейский уже во второй раз, а Спиридон видел его как сквозь пелену.

— Да, конечно, — опомнился он, — у меня лошадь с телегой во дворе стоит. Я и тело заберу, и все куплю для похорон. Нехорошо это — за государственный счет ее хоронить.

Зося отворила ворота, и Спиридон въехал во двор. На телеге стояло два гроба.

— Батюшки, а второй-то для кого? — воскликнула подбегающая Беата. Со вчерашнего дня она была вся в черных одеждах, лицо ее заметно потемнело.

— Для второго покойника, вернее, покойницы. Приготовишь ее к похоронам?

— Кто ж такая? Конечно, все сделаю.

Спиридон с соседскими мужиками внесли в дом два гроба, драпированных блестящей бордовой тканью, с белой атласной внутренней обивкой. В один из них положили тело Вацлава, другой оставили для Аглаи. Тем временем Беата развернула белую простынь, в которую было завернуто лежащее на телеге тело, и обомлела.

После обеда гробы торжественно перенесли в школу искусств, где работали оба покойных, и поставили в большом зале.

«Совсем недавно в этом зале Рождество отмечали, веселились, и они оба были живы», — плакала Софья, стоя у гроба подруги.

Спиридон стоял у гроба друга, склонив непокрытую голову, он пока не научился воспринимать своего друга умершим, не мог поверить, что Вацлав ушел навсегда и никогда не вернется, не появится у калитки, не зайдет в гости, не расскажет что-нибудь интересное, не покажет новые рисунки.

Беата стояла чуть поодаль, ее остановившийся взгляд был прикован к двум гробам, стоящим рядом, — эти двое каким-то непостижимым образом всегда оказывались вместе, и сейчас они вместе, несмотря на самое страшное и неотвратимое, что могло с ними произойти — смерть.

Люди из села, даже те, кто показывал раньше пальцами на влюбленных, теперь сожалели о своем поведении, искренне горевали, понимая, что смерть смывает с человека все грехи, и очень уж всем жаль было смотреть на таких молодых и красивых людей в гробах, усыпанных цветами.

Особенно тяжко всем стало, когда прибежали прощаться дети, которых учила музыке Аглая, а рисованию Вацлав. Зал наполнился неудержимым горестным детским плачем, видеть слезы и страдание на детских личиках было совершенно невыносимо.

Все до единого в этот день думали лишь об одном. Как бы ни насмехались окружающие над изменником и разлучницей, а в итоге они умерли в один день, в первый же день после разлуки. Так значит, любовь у них была самая что ни на есть настоящая?

Ирина Игоревна смотрела на красивое даже после смерти лицо Вацлава и вспоминала горестные рассказы бабушки о том, что ее младший брат умер в сорок лет от сердечного заболевания. Теперь понятно, от кого передалась предрасположенность.

Она увидела среди скорбящих людей Никиту, того самого таксиста, с которым они когда-то угодили в воронку времени. Как же быстро он состарился! Лысоват, полноват, глаза пожившего человека.

— Привет, узнаешь?

— А как же, узнал.

— Как ты здесь, небось, семья, дети?

— Не-а, живу себе в свое удовольствие, правда, скучно, — в казаков уже наигрался, домой хочу.

— Скоро поедем.

У него аж глаза загорелись.

— Машина у тебя?

— Машина там, где надо. Сначала мы попадем в 1919 год, в самое пекло. Проходили в школе про зверства интервентов на Дальнем Востоке?

— Да, что-то припоминаю.

— Я думаю, на этот раз машина занесет нас именно в то время, немного научилась ее понимать. Спасем жителей Ивановки, а потом уж домой.

— Ты уверена, что мы их спасем? И что сами в живых останемся?

— А это теперь только от нас зависит.

Матвей внимательно слушал все, что ему говорила Ирина Игоревна.

— Ты все запомнил, все приготовил, о чем мы договаривались? — уточнила она на всякий случай.

— Я все понял, все сделал, все с собой взял — не переживай, милая.

— Сегодня двадцать второе марта, и если я правильно поняла алгоритм этой чудо-машины, то именно сегодня мы с тобой будем в Ивановке в 1919 году, в тот самый день. Собираемся и выезжаем.

Она уже давно поняла: если хочешь, чтобы мужчина сделал все правильно, не развози пространные обсуждения, а выскажи мысли четко и ясно, как приказ.

На лугу, недалеко от въезда в Ивановку, их уже ждали Никита и лесник Алексеич, оба в одежде защитного цвета, высоких сапогах и со всем необходимым снаряжением.

— Так это и есть твоя колымага? — Матвей с нескрываемым любопытством разглядывал приборы и зеркала.

— Колымага! — усмехнулся Никита. — Только, чур, я за руль.

— Да пожалуйста, — Ирина Игоревна освободила водительское сиденье, — машина все равно меня повезет, а не тебя.

________________

*Строка из песни Константина Кинчева

Глава 13. Юность в огне

22 марта 1919 года

В доме Стефана Романовского всегда просыпались рано — большое зажиточное хозяйство требовало неустанной заботы. Но в это утро происходило что-то невероятное и ужасное. Обитатели дома проснулись раньше обычного — оттого, что земля под домом вздрогнула и где-то на первом этаже с громким звоном посыпались осколки стекла.

Беата, несмотря на свои семьдесят восемь лет и обычную неповоротливость, подпрыгнула с кровати в ночной рубашке и побежала вниз, в общую комнату. Окна оказались выбитыми, и по помещению гулял промозглый мартовский ветер. На полу валялись осколки выбитого оконного стекла, с плачем их подметала на совок шестнадцатилетняя внучка Наталья.

— Ты проснулась уже? Что происходит?

— Да что, бабушка, непонятно разве? Опять белогвардейцы, будь они