– Марта знает, что ты ко мне направился?

– Нет. Решили не беспокоить. Слушай, у тебя есть что пожевать? Я же со вчерашнего вечера к тебе добираюсь. Лена вот-вот проснется, большие забереги, по всей реке промоины, вода в них так и бурлит, пришлось лодку с собой тащить. Иду и думаю, вот провалюсь под лед, а как потом в лодку заберусь с одной рукой? Но удачно перешел, а тут сначала мимо проскочил, потом вспомнил про сосну с «ведьминым помелом», и от нее уже точно сюда вышел.

В зимовье Николай достал из заплечного мешка каравай.

– Вот прихватил, у тебя, наверное, сухари давно кончились. Ни хрена здесь не вижу, пошли на природу.

Пристраиваясь возле зимовья, Николай достал бутылку:

– Помянем Матрену Платоновну. Пусть земля ей будет пухом. Она мне как вторая мать была.

А ведь это я убил маму, приблизил ее смерть, подумал Алексеев. Скольким людям я еще принесу горе. Бабушка прожила девяносто лет, столько могла бы и мама, если бы я был рядом. Он выпил водку, не чувствуя ее горечи, и резко поднялся.

– Ты ешь, я пройдусь немного. Мне надо побыть одному.

Обычно, когда Алексеев входил в лес, все заботы, тревоги оставались позади, лес отталкивал их, не впускал на свою территорию, но сегодня и он был бессилен…

Перед тем как идти в Красное, Алексеев облачился в одежду Слепцова, нахлобучил парик, приклеил седые брови и усы.

– Вылитый Слепцов, – одобрил Николай, – только колени при ходьбе подгибай маленько, ты же старик, и чуть-чуть горбись. А руки за спину, вот так. Надо еще палку подобрать, с ней точно за старика примут.

Вышли к Лене, и Алексеев почувствовал дыхание реки, готовой вот-вот взломать лед, огромные забереги с обеих сторон, словно открытые ворота.

Лодку в темноте нашли не сразу, лишь когда Николай вспомнил, что на берегу был плитняк. Алексеев сразу повел куда надо.

Перебрались на тот берег без помех, да промоины сами напоминали о себе шумом нетерпеливой воды. Переплыли забереги, вытащили лодку на берег.

– После такого дела надо закурить, – Николай уселся на нос лодки. – Пойду на конный двор, возьму у Хорошева лошадь, он теперь на конном работает, и отвезу лодку. Оставлять на берегу нельзя, к утру точно Лена тронется. Ты, Ганя, поосторожней, сильно на глаза не лезь. Я к похоронам подойду. И не забывай, ты старик.

– Не забуду, – Алексеев тронул за плечо Николая и направился в сторону дома.

Подошел к калитке и долго стоял, держась за нее, не верилось, что больше никогда мать не встретит его, никогда он не услышит ее голос…

Вошел в дом, пересек кухню и остановился возле открытых дверей комнаты. Гроб с матерью стоял на табуретках, с двух сторон сидели старухи, и с ними Марта. Алексееву хотелось припасть к матери, но он лишь коснулся ее ног и, чувствуя, что расплачется, вышел. Марта последовала за ним:

– Дедушка, вы, наверное, с Нахоры? Чаю хотите?

Алексеев молча кивнул.

– Пойдемте в поварку. Мы в доме не топим, сами понимаете, нельзя чтоб было тепло.

В поварке Марта наощупь нашла спички, зажгла лампу.

– Садитесь, чай только что вскипел. Вам крепкого налить?

– Угу, – Алексеев не знал, открываться Марте или нет?

– Вот, пожалуйста, ваш чай. Кушайте, еда на столе.

Алексеев протянул руку к чашке с чаем, и тут же Марта, нагибаясь и заглядывая ему в лицо, произнесла удивленно-радостно:

– Ганя? Ганя, милый! Я знала, что ты придешь… Знала! Ганя! – Марта заплакала. – Я была на работе, пришла, а тут…

Алексеев встал, задернул на окне занавеску, обнял Марту.

– Марта, ты-то как? Как здоровье?

– Пока все хорошо.

– Скоро? – Алексеев осторожно погладил ее выпирающий живот.

– В июне.

– Я обязательно приду.

– Ты кого хочешь, мальчика или девочку?

– И мальчика и девочку. Если будет девочка, пусть походит на тебя.

– А мальчик на тебя. Мария сказала, возле комендатуры видела машину НКВД. Я боюсь за тебя.

– Ты, главное, на людях не смотри на меня. А я с мамой попрощаюсь, и тут же уйду.

– Боже, как я по тебе соскучилась, – Марта поцеловала Алексеева, провела ладонью по его лицу. – Похудел-то как. Ты ешь, а я пойду, вдруг кто следит. Все бы отдала, чтобы посидеть с тобой, поговорить.

Марта вышла. Алексеев нехотя поел, потушил лампу и лег на топчан. Через некоторое время появились старухи и Марта.

– Кто такой? – поинтересовалась одна из старух.

– Родственник из Нахоры.

– Умаялся, бедный, как он реку не побоялся перейти, с часу на час тронется. Поди, ветку с собой тащил.

Марта вскоре ушла, и старухи заговорили наперебой, жалели Матрену Платоновну, Марту, вспоминали Алексеева… Под их говор Алексеев и уснул. Проснулся от крика:

– Ледоход начался!

Было уже светло, солнечный луч, найдя щель между занавесками, уткнулся в противоположную стену, и был он такой плотный, осязаемый, что Алексеев подумал – хоть портянки на нем суши.

Алексеев вышел со двора, глянул на реку, это был еще не ледоход, а подвижка, огромные, не порушенные поля медленно, с остановками, двигались по течению.

Вовремя они с Николаем перешли реку, а вот вернуться он уже не сможет. Год назад он спас Модуна, тогда он был уважаемым человеком и был счастлив любовью к Марте. Модун убит, он враг народа, мама умерла, осталась любовь к Марте. Единственное, что держит его на этой земле.

Он вернулся во двор, присел на лавочку возле поварки, обхватил обеими руками палку и прижался к ней щекой, так всегда делал его дед. Несколько раз из дома выходила Марта, переваливаясь, словно утка, и Алексеев видел, как тяжело ей с больной ногой носить такой большой живот. Как она, бедная, управляется на работе?

Скоро начали стекаться односельчане, и он чувствовал себя не совсем уверенно под их взглядами. Но тут подошла тетя Дарья, мать Маайыс и жена Слепцова, и заговорила по-якутски, не называя его по имени, хоть и узнала, да и как не узнать, одежда-то ее мужа. Подошла специально, чтобы отвлечь от него внимание, одиноко стоящий человек вызывает подозрение.

Появился Кузаков, внимательно оглядел присутствующих, на Алексеева и жену Слепцова даже не обратил внимания. Терся среди собравшихся и незнакомый мужчина, Алексеев мог поклясться, что видел его в райотделе НКВД. Мужчина вскоре ушел, а Кузаков остался.

Слепцова так и стояла рядом с Алексеевым, пока не вынесли гроб и траурная процессия не потянулась к кладбищу. Лишь один человек, оглядываясь, двинулся в обратном направлении – завклубом Еремин. Он Алексеева узнал по парику, так как делал его самолично. И сейчас спешил в комендатуру, где остановились сотрудники НКВД. С Алексеевым Еремин был всегда в