Усачев ошибся. Алексеев был жив, хоть и тяжело ранен. Он то приходил в себя, то снова терял сознание. Марта, сорвав с головы платок, перетянула ему ногу и, разорвав его рубашку, перевязала плечо. И сидела на льдине, положив голову мужа себе на колени. Начинало темнеть.

А льдина летела, сталкиваясь с другими, подминая их но и сама уменьшаясь после каждого удара и все ближе приближаясь к берегу. Когда она с разлету ткнулась в галечный берег, Алексеев попросил:

– Иди Марта, спасай ребенка. Иди, я прошу тебя…

– Без тебя не пойду, – Марта тяжело наклонилась, обхватила сидящего мужа под мышки и потянула к берегу.

– Марта, уходи! Подумай о ребенке, а я… – Алексеев не договорил, потеряв сознание.

И не видел, как по берегу на помощь им бежал мужчина во флотском кителе и фуражке, рядом неслась большая лохматая собака, а за ними, далеко отстав, поспешала женщина. Мужчина взобрался на льдину, крикнул Марте:

– Идите! Я его унесу.

Льдина между тем, подталкиваемая соперницами, начала медленно разворачиваться, сгребая в кучу гальку. Подбежавшая женщина помогла Марте спуститься на берег и испуганно закричала:

– Игнат, быстрее, льдина поплыла!

Но льдина, прежде чем продолжить движение к океану, прокрутилась краем по берегу, словно колесо, и флотский благополучно покинул ее. Уложив Алексеева, мужчина снял фуражку, ладонью вытер со лба пот:

– Отдохнем немного. Задохся, пока бежал.

Собака, виляя хвостом, обнюхала лежащего и лизнула в лицо.

– Боцман, не лезь! Вовремя успели, – глянул вслед уплывающей льдине Игнат. – Тут без божьей помощи не обошлось, – флотский перекрестился.

То же самое проделала женщина.

– Как вас на льдину занесло? Хотя об этом позже. Помоги, Соня.

С помощью женщины он взвалил Алексеева на плечо и зашагал по направлению к виднеющемуся на косогоре дому. Женщина и Марта сразу отстали, а Боцман то шел рядом с хозяином, то возвращался к хозяйке, не зная, кому отдать предпочтение.

Когда женщины вошли в дом, хозяин стоял возле лежащего на деревянном диване Алексеева.

– Давай, мать, колдуй. Ты, девка, не волнуйся, Софья Власовна в гражданскую санитаром на фронте была. Всякого насмотрелась. И инструмент у нее кое-какой имеется. А мы ей помогать будем. Как звать-величать?

– Марта.

– А я Игнат Захарович, как жену звать – слышала. Говори, Соня, что делать.

– Опусти инструменты в кипяток.

– Это мы мигом. А ты, Марта, присядь, отдохни.

Софья Власовна вымыла руки под умывальником, помолилась на висевшие в углу иконы:

– Благослови, Господи!

Подошла к Алексееву, сняла с плеча повязку и удивленно присвистнула:

– Игнат, пулевое.

– Это становится интересным. Инструменты нести?

– Неси. И фонарь, одной лампы маловато.

Игнат Захарович зажег керосиновый фонарь, и операция началась.

Сколько длилась операция, Марта не смогла бы точно сказать – целую вечность. Несколько раз сильная боль в животе пронзала ее, но она сдерживала крик, чтобы не отвлечь Софью Власовну и, возможно, этим навредить мужу…

Но вот Софья Власовна отошла от Алексеева, вытерла со лба пот тыльной стороной ладони и глянула на него издалека взглядом, каким художники оценивают только что нарисованную ими картину.

– Всё. Игнат, больного можно перенести на кровать.

– Слушаюсь.

– Он будет жить? – охрипшим голосом спросила Марта.

– Должен. Молодой, сильный. Но точно сказать не могу, все в руках божьих. Надо молиться.

Софья Власовна вымыла руки, сняла с головы платок и, нагнувшись, погладила рыжую, полосатую кошку:

– Анфиса! Изволила проснуться? Иди, познакомься, у нас гости. Игнат, давай, пить чай. Устала, сил нет.

За столом хозяева говорили о раннем ледоходе, о том, когда ждать первый пароход, о чем-то еще, Марта слушала их краем уха, все внимание ее было приковано к комнате, где лежал Ганя. Не шевельнется ли, не скажет чего. И не сразу поняла, что Софья Власовна спрашивает у неё, когда она должна родить.

– В июне.

– Дай бог! Дай бог!

– А теперь Марта, ответь мне. Кто вы такие, от кого бежите, кто стрелял и почему? Говори как на духу. Ничего не утаивай. Чтобы мы с Софьей Власовной могли решить, как нам дальше отношения с вами строить.

– Игнат, может, Марта сначала отдохнет? Ночь на дворе.

– Уже утро, – Игнат Захарович потушил лампу. – Говори, Марта.

– Я немка. В Якутию попала как спецпереселенка, работала на лесоучастке сучкорубом. Рядом с лесоучастком село, Ганя жил там, однажды он защитил меня от собаки, познакомились.

Слушая Марту, Софья Власовна несколько раз уходила в комнату, где лежал Алексеев, и, возвращаясь, делала Марте успокаивающий жест. А Игнат Захарович не спеша набил трубку табаком и, сунув в печь лучину, раскурил от нее. И Марта сразу вспомнила Матрену Платоновну, вот так же раскуривающую трубку…

Рассказывая, Марта заново переживала произошедшее с ней и Ганей за этот год, и не раз на ее глазах навертывались слезы.

– Да, – протянул Игнат Захарович, – досталось вам.

– Что жизнь с людьми вытворяет. Сколько сил надо, чтобы вытерпеть такое. А как мама теперь одна будет? Она думает, погибла ты, – Софья Власовна с состраданием глядела на Марту.

– В селе хорошие люди, помогут.

– Что хорошие, я уже понял. Иди-ка, поспи.

В комнату, где лежал Алексеев, перетащили деревянный диван, положили на него матрас, застелили бельем…

Только Марта легла, как пришла Анфиса, устроилась сначала в ногах, потом перебралась к Марте под одеяло. Под её успокаивающее мурлыканье Марта и уснула.

Проснулась от захлёбывающего лая Боцмана, и сразу сердце испуганно ухнуло – пришли за ними. Но тут же вспомнила про надежно охраняющий их ледоход и, успокоившись, снова нырнула в сон. И все казалось, что плывет на льдине…

Спала бы дольше, но разбудил страх за Ганю, подошла, прислушалась к его дыханию. И тут же схватилась за живот, боясь двинуться с места… Едва отдышалась. Услышав, что она встала, вошла Софья Власовна, положила ладонь на лоб Алексеева:

– Жара нет, это хорошо. Крови много потерял, вот и обессилел. Если хочешь в туалет, то он за домом. Умывальник тоже вынесли на улицу. Тепло. Полотенце я тебе сейчас дам.

Марта вышла, глянула на ледоход и прошептала:

– Спасибо тебе, река. И тебе, Господи, спасибо!

Только отдохнув и придя в себя, Марта, наконец – то, разглядела хорошенько людей приютивших их. Игнат Захарович коренастый, с волевым лицом, с морщинами на лбу и щеках, с короткой стрижкой седых волос, с усами и бородой в своем флотском кителе походил бы на старого морского волка, добродушного волка, который курит трубку и любит рассказывать морские байки, если бы не колючий взгляд, от которого становилось не по себе. Было ему за шестьдесят. Пожалуй, столько же было и Софье Власовне, несмотря на возраст, сохранившей фигуру и красоту – овальное, будто вылепленное лицо не портили