– Я не хочу подозревать Максима. Но я уже верила его сестре. Точнее, моей. Когда он рядом… что-то всегда не так.

– Что именно?

– Я вижу то, чего нет.

– Все влюбленные видят то, чего нет, Кирюша.

– День назад я ткнула ему пальцем в глаз, думая, что это яичница, а у меня рука-вилка! Я схожу с ума, как моя мама? Это же оно… начало конгениальной шизофрении?

Бабушка опустила руки к Гекате и посадила ее на коленки. Геката хватала за пальцы всех, в ком не текла кровь Аллы, а нас она обожала, позволяя гладить и теребить на все лады.

Гладя хорька по спинке, бабушка сказала мне вот что:

– Тебе нужно быть осторожной, Кирюша. Ты бережешь меня и умалчиваешь о половине правды. Смотри, я не сошла с ума. А во мне все тот же геном, что в дочерях и внучках.

– Но почему я вижу это? Почему… – решила я наконец признаться, – почему я вижу сестер? Я в зеркала полгода не смотрю, потому что вместе со мной там они.

– Я все думаю, чего ты такая растрепанная?

– Потому что голову мыла в туалете поезда.

– Ты пережила страшное, Кирюша. Твое счастье, что все забыла. Мариночка помнит. А ты винишь себя, что не помнишь. И это сводит с ума.

Руки бабушки закопались в шерстку Гекаты.

– Какой у нее ошейник, вы только посмотрите! – чесала бабушка хорька. – И вышивка на языке нюй-шу! Ручная работа, очень красиво. Очень тонко, искусно исполнено.

– Нюй-шу? – не поняла я, о чем это бабушка. – Ты про что?

– Ошейник твоего пушистика. Здесь вышивка. Язык, правда, мертвый. Китайский диалект. На нем общались вышивальщицы, используя для песен и стихов.

– Расстегни его, быстрее, бабуль! Можешь снять?

Она протянула мне ошейник. Сколько раз я держала Гекату на руках – и не видела этого! Вот что значит «спрятать дерево в лесу». Я смотрела только на обворожительную мордашку и не замечала скрытый под мехом ошейник.

– Это он, бабуль. Это ключ к расшифровке ее дневников…

На вышивке была написана кличка хорька обычным русским языком и адрес владельца. А ниже все то же самое повторено в символах языка нюй-шу.

– Теперь они смогут прочесть дневники.

– Дневники Аллы?

– Она же была швеей! Алла шила сама себе юбки, вышивала эти узоры. Она знала язык. А ты его откуда знаешь, ба?

– Ведь я тоже вышивальщица. Вот, носочки и шарфик тебе вяжу.

Бабушка взяла сантиметр, измеряя мою ступню, пока я, не сопротивляясь, быстро сделала снимок с ошейником и отправила Максиму, Камилю и Воеводину, написав: «Ключ к дневникам Аллы».

– Кирюш, блинчиков-то нажарить еще? Или сырничков? Только сметаны нет, сбегаешь, купишь?

– Конечно, момент!

Я поставила телефон на зарядку, получив ответ от Воеводина: «Геката? Хорек Аллы?»

Ответ Камиля: «Логично».

Максим не прислал ничего. Телефон его был отключен.

Я настрочила Воеводину: «Я в Нижнем у бабушки. Она узнала старый язык вышивальщиц нюй-шу. Вылетаю в Москву завтра».

Натягивая кроссовки и сбегая по ступеням, я еще не знала, что вернусь без сметаны, и не через десять минут, а спустя почти двое суток.

Не пробежав и пяти десятков метров от подъезда, я почувствовала, как сильные руки обвились вокруг меня, грубо толкнули в микроавтобус, сунув что-то мокрое и жутко вонючее в лицо.

Помню, микроавтобус был белый. С мелькнувшим номером «ККК 222».

Очнувшись, я поняла, что машина едет. Это уже немало, когда связаны ноги и руки, во рту кляп, а на глазах повязка и мешок.

Когда видела такое в кино, думала, почему похищенные не кричат – подумаешь, завязали им рот? Но тот кляп, что был у меня, оказался перевязан только сверху – внутри тугая ткань, напитавшаяся теперь слюной и разбухшая. Уверена, если я вздохну глубже и подавлюсь ею, то умру от асфиксии.

Все, что оставалось сделать – задержать дыхание, успокаивая бешеный стук сердца.

Что еще было очевидным? На кистях рук за спиной пластиковые стяжки и на ногах тоже. Тряска. Я еду. Похитителей было двое, и действовали они профессионально и быстро. На какое-то время я отключилась из-за хлороформа, а очнулась связанной, с кляпом, с повязкой и мешком.

Кислорода много, я могла вдыхать его носом, чувствуя свежесть, а не затхлость, и я не лежала на боку, а сидела, прислонившись спиной к двум горкам резины.

Мало кто догадался бы не класть человека в отключке на спину. Тогда бы мои шансы не задохнуться были пятьдесят на пятьдесят.

Неожиданностью стало шевеление у ног. Несмотря на кляп, я начала ныть, давая понять, что я жива и что я рядом, если там валялась еще одна жертва похищения.

– Кира? Вашу мать… Кира?! Это ты?!

Мое дерганье и нытье усилились. Я узнала его голос, это был Максим. Нас что, как заразных с токсином в мозге похитили, чтобы изолировать, а то и…

– Если попробуешь подвинуться ближе, я зубами стяну твой мешок и кляп. Можешь?

Я быстро и часто закивала, затрясла своим мешком, подпрыгивая на пятой точке.

– Ладно. Тогда перемещайся влево.

Послушавшись, я стала подпрыгивать левее и обогнула горку из трех шин.

– Сейчас ты упрешься в меня. Да, все. Готово. Опрокидывайся мне на колени головой вверх. Я нагнусь и стяну зубами мешок.

Кивнув, я сделала, как он сказал. Ткань у подбородка зашевелилась, и через пару мгновений пропал мешок, потом и повязка с глаз.

– Все хорошо, не бойся, тише, – опустил он голову, прикасаясь своим лбом к моему. – Теперь я должен развязать кляп. Вижу узел. Он возле щеки. Нужно ослабить. Сможешь повернуться ко мне в профиль?

Я кивнула.

Приблизившись, Макс предупредил:

– Наверное, я буду сильно трясти. Может, обслюнявлю.

Я завыла и задергалась, пытаясь сказать: «Быстрее! Просто сними с меня этот чертов кляп!»

– Ну все, все! Начинаю!

Схватив за узел кляпа, он начал его ослаблять. В первый раз аккуратно, а потом все более рьяно. Он часто дышал, откашливался, вгрызаясь в мою щеку (точнее, в ткань). Я старалась помогать и тянула в другую сторону, когда он тянул на себя. В конце концов узел передвинулся мне на губы.

– Это будет какой-то маньячно-извращенный поцелуй, если я продолжу грызть кляп на твоих губах.

– М… м-м-м-м!!! – завертелась я гусеницей, показывая взглядом, чтобы он продолжал.

Около моих губ он вгрызался уже без кашля и рычания. Я задерживала дыхание, чтобы не отвлекать его, и зажмуривала слезившиеся глаза. Чуть не испытав намек на удовольствие от происходящего, я махнула головой и ударилась лбом о пол.

Макс решил, что я