Когда на траверзе был Дербент, сорвался шторм. Цесаревич достойно перенес качку; похоже, морской воздух и ощущение свободы от большевистской угрозы стали для мальчика благотворными. Шли со средней скоростью одиннадцать узлов и на исходе пятых суток оказались в видимости Энзели. В порт вошли и бросили якорь без осложнений, несколько удивив, правда, таможенников зияющей пустотой трюмов. Офицеры парохода, сложившись, снабдили лейтенанта небольшой суммой денег из собственных заначек в звонкой монете, чтобы снять сколько-нибудь приличный номер в гостинице для августейших детей. Остальные разместились на постоялом дворе. Портовые власти до выяснения обстоятельств подвергли пароход секвестру. Дальнейшая судьба и судна, и экипажа до некоторой степени выяснится впоследствии.

После несколько затянувшегося объяснения с местными властями и хорошей взятки, на которую ушло кое-что из драгоценностей, лейтенант Измайлов со своими спутниками получили разрешение двигаться в Тегеран. Измайлову даже удалось переодеть всех в восточные одежды и нанять переводчика, дабы избежать постороннего любопытства. Особенно со стороны англичан. На арендованных лошадях отряду удалось без особых происшествий добраться сперва до Решта, потом — в четыре перехода — до Кереджа, откуда столица была уже едва ли не видна простым глазом. И наконец беглецы растворились, как бы канули в неизвестность в обширном, многолюдном, многошумном и пыльном Тегеране, городе царя царей, шахиншаха, оплота ислама — как, во всяком случае, принято считать в шиитской его ветви.

Никому из сильных мира сего не было известно о судьбе царевича Алексея.

Большевикам же удалось скрыть, что не все члены императорской семьи убиты. И никому не могло прийти в голову искать его в Тегеране, где можно было затеряться так легко…

— Наташа! Ты чем занята?

Она подошла.

— Чем занята? Продолжаю бояться…

— Сядь…

И в самом деле: я зачитался, а она продолжала переживать. Надо было чем-то отвлечь ее.

— Слушай, а ведь я до сих пор не спросил тебя: а как ты сама относишься к исламским порядкам? Она, похоже, не ожидала такого вопроса и на секунду-другую задумалась.

— Знаешь, мне, наверное, все равно. Странно?

— Но ведь ислам достаточно суров с женщинами. Шариат…

Она оказалась вовсе не малограмотной в таких вопросах. Это было приятно.

— В России, — сказала она, — никогда не будет исламского фундаментализма, как мне кажется. А кроме того… женщины уже были в руководстве, даже во главе исламских стран: Пакистан, Турция…

— Значит, наденешь чадру?

— К чему? Ее ведь только в Иране носят…

— Ну что же, — сказал я, — ты права. А что из этого следует?

— Что?

— Что нам придется совершить кражу со взломом.

— Она снова не удивилась.

— У Хилебина?

— Я кивнул.

— К сожалению, — сказала она, — этого я просго не умею.

— Увы, я тоже, — соврал я. — Но придется рискнуть.

И снова вернулся к тексту.

Итак, некоронованный император в изгнании добрался наконец до Тегерана.

Сперва маленький отряд остановился на каком-то занюханном постоялом дворе, где новоприбывшие вроде бы никого не интересовали и потому чувствовали себя в относительной безопасности. Жить пришлось скудно.

Вскоре казаки и башкиры заговорили о возвращении: на родине шла большая война, и им казалось неприемлемым отираться здесь, когда там на колеблющихся весах лежала судьба России. В конце концов, там и семьи их оставались, и дома. В ту пору многим еще казалось, что все может закончиться хорошо. Подъесаул Горбач откровенно переговорил об этом с лейтенантом флота, воинство стало готовиться к возвращению.

Окончательное решение было принято, когда до них добрался посланец капитана «Астраханца», чтобы сообщить, что после долгих переговоров судно освобождено и собирается в обратный рейс. Так что если кто-то желает возвратиться домой, может воспользоваться этим удобным случаем.

Капитан обещал перевезти людей бесплатно.

Итак, почитая свой долг выполненным, они решили возвратиться. Измайлов всю последнюю ночь не смыкая глаз раздумывал об этом. Под утро он пришел к выводу, что иначе не получится. Приказать им остаться? Однако ни по какому уставу лейтенант Российского флота не был для них начальником — даже для казаков, башкиры же вообще не принадлежали к армии. Участвовали в спасении цесаревича они по своей доброй воле, и вот сейчас эта же воля звала их назад. Такой силы, чтобы удержать их, у Измайлова не было: моряки находились туг в меньшинстве. Но даже если бы ему удалось каким-то способом склонить их к невозвращению — к чему бы это привело? Группа вооруженных молодых людей, не знающих ни языка, ни местных обычаев, не могла не обратить на себя внимания сперва ближайших соседей, а потом и властей. А это было не в интересах престолонаследника. Англичан и в Тегеране было не так уж мало — а в них лейтенант разуверился навсегда.

Они могли, по его твердому убеждению, если того потребуют какие-то сиюминутные интересы Британской империи, выдать наследника большевикам — если те, разумеется, утвердятся у власти. Кроме того, все это воинство надо было бы как-то содержать. А денег — кот наплакал. Заработать на жизнь своим трудом в Тегеране казаки и башкиры не могли. Измайлова и так уже беспокоило все более пристальное внимание, какое его воины начали оказывать персиянкам; здесь это могло привести к страшным неприятностям.

Так что, с одной стороны, желание людей вернуться в Россию следовало даже поощрить, а вовсе не противиться ему. Без них, с маленькой кучкой верных людей, куда проще было затеряться на Востоке. Но это — с одной стороны.

С другой же — все получалось совсем наоборот. Все эти люди, собравшиеся вернуться в Россию, прекрасно знали, кого спасли. И забыть это их не заставишь. Возвратившись домой, они волей-неволей вступят в общение с неопределенно большим количеством людей. Даже если никто из них не попадет к большевикам — все равно нет реальной возможности заставить их молчать. Своим проболтаются во хмелю, чужим — под пыткой. Так или иначе, о спасении царевича и царевны узнают те, кому этого знать никак не следовало. Так что как ни перекладывай руль — на румбе все равно останется опасность.

Решение пришло к лейтенанту на рассвете, когда бессонница уже до слез разъела глаза. Оно было простым и страшным. Однако ничего иного придумать было нельзя. На одной чаше весов лежали жизни нескольких людей, на другой — будущее России. Решением этим Измайлов ни с кем не поделился, не желая ни на кого перекладывать хоть малую долю ответственности — и преступления. Он долго молился, сильным было желание исповедаться, однако к отцу Протасию, иеромонаху, присоединившемуся к ним еще в Гурьеве, он так и не пошел, решив, что