всегда так думал и лишь таил до времени свои думы) по мере развертывания его идей – появляются лица и мнения, которые по каким-то вопросам с ним решительно расходятся. Расходятся в этом новом спектре его воззрений и образов. С другой же стороны, параллельно, за Солженицыным начинают идти люди и группы, у которых сами понятия “демократия”, “либерализм”, “диссиденты”, “права человека” возбуждают острое чувство неприязни, и они в открытую, чем дальше, тем громче, об этом заявляют, размахивая именем и портретами Солженицына. Вероятно, и “Красное колесо”, по мере своего вращения, будет кого-то отталкивать, а кого-то притягивать в свою орбиту. У Солженицына появится (и уже появился) новый сорт почитателей. На смену “диссидентам” идет “черная сотня”…

Этот последний образ я употребляю, разумеется, условно, как символ, как знак возможной деградации. На самом же деле у солженицынцев не одно лицо. В движении, которое величает себя “национально-религиозным возрождением России”, принимают участие люди разной политической и умственной окраски – от умеренных либералов до фашиствующего заграничного “Вече”. И чаши весов качаются. Но пока что улавливается в этом “возрождении” определенный перевес в пользу Союза Русского Народа, и сам “Вестник РХД” постепенно, на глазах, “чернеет”.

Об этом свидетельствует, в частности, статья в № 142 из Москвы – Д.Мирова. Фамилия автора (или его псевдоним?) звучит красиво – почти как “Добролюбов”: примирение, мол, несу вам, братья! Меня этот миротворец аттестует “литературным погромщиком”. А по контрасту с моей зверской литературно-погромной рожей тут же Миров реабилитирует тех, кого было когда-то принято по ошибке или по злому умыслу называть “погромщиками”. Реабилитирует Союз Русского Народа, “лишь некоторые рядовые члены коего запятнали себя участием в одном-двух погромах”. Бедненькие! Разок-другой всего-то и погромили сволочей-евреев, а на третий погром не пошли (и то ведь не сами же вожди-идеологи убивали и грабили, а лишь некоторые несознательные рядовые члены), – и – здрасьте! – репутация испорчена. Где справедливость в мире? В результате: “Политическая партия недавнего прошлого, объединявшая сотни наших дедов и прадедов из всех сословий общества и именовавшаяся Союз Русского Народа, ныне предана несправедливым проклятиям, оболгана, оклеветана…”

Сочувствую и не берусь судить о степени “погромности” славной Организации. Как говорит Солженицын, “дело хозяйское” — кому какое родство больше нравится. Меня занимает сейчас другой вопрос: переворачивание понятий и слов по советской схеме. Стоит, допустим, заменить “погромщиков” (настоящих погромщиков) “литературными погромщиками” (мнимыми) – и дело в шляпе. Эпитет “литературные” не ослабляет, а усиливает степень виновности, так что подлинных погромщиков уже и не видно за этой “литературой”. Точно так же устаревшему, обесцененному словцу “диверсанты” (раньше ведь все враги народа были “диверсантами” и “шпионами”) Советская власть сообщила новую жизнь с помощью одного лишь эпитета – “идеологические”. “Идеологические диверсанты” – это просто инакомыслящие, однако в такой упаковке они кажутся ужаснее обычных “диверсантов”, и весь состав преступления здесь уже налицо. Аналогичным жестом советская пресса лихо присвоила Солженицыну звание “литературного власовца” (чем тебе не – “литературный погромщик”?). Подделка документов по советскому рецепту привилась и уже вошла в антисоветский стиль и быт. И вот уже христианнейший из христиан, добрейший, милейший Д.Миров совершает такую же (как с “литературным власовцем”) словесную операцию: “…Мы имеем изрядное количество литературных погромщиков – некоего Максудова при М.Бернштаме, некоего А.Синявского при А.Солженицыне и т. д. и т. п.”. Как это красочно и как это еще корректно сказано: “некий”, “некоего” (варианты того же советизма – “небезызвестный”, “печально известный”, “пресловутый”…)! Я бы, например, не решился Д.Мирова, которого впервые слышу, обозвать: “некий Миров”. Почему? Да потому хотя бы, что слишком часто встречал в советских газетах подобное обхождение: некий Зощенко, небезызвестный Пастернак…

К сожалению, Солженицын тут подает не самый лучший пример “национальному возрождению”, забирая все новые области культуры – стилистику, эстетику, историю искусства – под свою прокурорскую руку. Это бросается в глаза в его новых “Очерках литературной жизни”, которые будут продолжены. То-то начнутся идеологические чистки!..

Ну что ж? Успокаиваю себя. Ведь “идеологическим диверсантом” я уже был? Был. “Ненавистником” советской власти, русского народа, мировой культуры и всего прогрессивного человечества – называли? Называли. И “неким”, и “пресловутым”. И даже “литературным погромщиком” давно уже числюсь. Печально притом известным. Впервые, помнится, погромщиком назвал меня большой русский гуманист Вс. Кочетов (к тому моменту я уже сидел) – за старые мои отзывы в “Новом мире” о Софронове, Долматовском, Шевцове…

Странно, однако ж. Обычно погромщики прислуживают, как умеют, сильным мира сего. Угождают власти. А тут – не захотел угождать, прислуживаться, и – погромщик? Тебя же громит начальство, и тебя же называют погромщиком? А – не спорь! А – не высовывайся! Пытаюсь вспомнить: кого я в жизни громил? Мысленно перебираю статьи по пальцам. Их не так уж много. А подавляющая часть – вроде бы положительная, даже патриотическая. “Отечество. Блатная песня”, например. “Люди и звери”, “Река и песня”… И вдруг – с ужасом. И – улыбаюсь: “Прогулки с Пушкиным”?!.

Кто же вам дал эту власть – присвоить Пушкина, узурпировать Россию? Религию, нравственность, искусство? Исключительно себе и своим единомышленникам. Да слыхали мы эти байки: антипатриотизм! антипатриотизм! Дескать, они одни выражают волю народа. А кто не с ними, те – изменники Родины. Какую все-таки дьявольскую веру в собственную святость надо носить в душе, чтобы других людей, не согласных с тобою, лишать обыкновенного права – любить свою родину…

1985–1986