Шрифт:
Закладка:
И так на каждом шагу. Помимо Лермонтова, выясняется, я и Гоголя – одной фразой – перечеркнул. Казалось бы, пораскинь умом: зачем же он и Гоголя-то? Ведь стоит же рядом с “Прогулками” толстенная книга: “В тени Гоголя” (там и о Пушкине в соотношении с Гоголем, и о Хлестакове подробно). А если научная монография интересует или объективная критика, протяни руку: книга о Розанове (там же и о Гоголе, и о Достоевском, там и религиозной философии много). Нет. К чему сопоставлять какие-то книги, факты, противоречащие концепции? Книга у него уже есть.
Люди (а тем более писатели) в любви объясняются по-разному. Один автор так прямо и пишет: “ткнулcя бородой в ее лоно” (“Красное колесо”). Другой стесняется впрямую выражать свои чувства и прячется за иронию или прибегает к каким-то смысловым смещениям: “Боже, как хлещут волны, как ходуном ходит море, и мы слизываем языком слезы со щек, слушая этот горячечный бред, этот беспомощный лепет в письме Татьяны к Онегину, Татьяны к Пушкину или Пушкина к Татьяне, к черному небу, к белому свету…” (“Прогулки с Пушкиным”).
Солженицын в этой тираде прочел только “слизываем языком слезы со щек” и сделал вывод: очередное непозволительное глумление над Пушкиным!
Когда критика ведется путем выискивания криминальных цитат – ничего ей не докажешь. Тычут в морду одни и те же цитаты – и баста! И безразлично, где происходит действие – в Москве или в эмиграции. В эмиграции даже труднее. Общественное мнение здесь на стороне сильного. А скажете, оскорбясь: но здесь же все-таки в тюрьму за литературу не сажают? Разве что. Но в этом не ваша заслуга, а проклинаемого вами Запада, господа. Бывает, однако, психологически, для писателя, не так уж страшна тюрьма. Страшнее другое – господство преодоленных, казалось бы, но тех же самых, что и в Советском Союзе, эстетических канонов и штампов. И скука, смертная скука, которой так и несет от вашего Пушкина, от вашего, с позволения сказать, “национального возрождения”. Все как двадцать лет назад:
“…Рассеять эту атмосферу крайне трудно, здесь не помогут ни развернутые аргументы, ни концепции творчества. Уже на следствии я понял, что не это интересует обвинение: интересуют отдельные цитаты, которые все повторяются и повторяются… Тут логика кончается. Автор уже оказывается садистом… Тут какой-то особенно изощренный автор: он и русский народ ненавидит, и евреев. Все ненавидит: и матерей и человечество. Возникает вопрос: откуда такое чудовище, из какого болота, из какого подполья?.. Вот у меня в рассказе «Пхенц» есть фраза, которую я считаю автобиографической: «Подумаешь, если я просто другой, так уж сразу ругаться…» Так вот: я – другой…”
(Из моего Последнего слова на суде, 1966.)
* * *В итоговой статье номера (№ 142), в ответе Г.Померанцу, Н.А.Струве, с присущей ему оперативностью, откликается “на отповедь Солженицына всем тем новым эмигрантам, которые взялись опорачивать в глазах иностранцев и наших в первую очередь Россию, а заодно и автора (между прочим) «Архипелага ГУЛага»”.
Хотелось бы уточнить некоторые детали, некоторые границы разногласий с Солженицыным. Во-первых, под огонь (“отповедь”!) Солженицына попадают не только новые эмигранты, но “все те” авторы, в том числе живущие в России, которые пытаются ему сопротивляться или желают уклониться от его национальной программы. И странно, что Н.Струве этого не замечает в своем ответе не эмигранту, а россиянину Померанцу, которому не так-то легко – оттуда – возразить Н.Струве. Во-вторых, Солженицын обожествился и самоотождествился с Россией, и потому любое слово поперек ему, Солженицыну, рассматривается теперь как опорочивание России. В-третьих, спорят не с автором “Архипелага ГУЛаг”, а с другим автором, и “Архипелаг” у Струве всего лишь дымовая завеса, прикрышка: не сметь спорить с автором Такой книги! с тем, кто столько сделал “для русского слова, для русской славы”! “Не стыдно ли? Нам, во всяком случае, за Г.Померанца стыдно”.
Наверное, Лев Толстой тоже немало сделал и “для русского слова”, и “для русской славы”. Однако находились люди, которые спорили с религиозными и социальными идеями Толстого, и ничего ужасного в этом не было, и им не затыкали рот “Войной и миром”: как, мол, смеют эти ничтожества спорить с автором “Войны и мира”!
Струве в литературные споры вносит табель о рангах. Перечисляет книги и заслуги Солженицына. И визгливым голосом: “Кто сделал больше… пусть смело шагнет вперед… И даже А.Синявский смиренно должен будет признать, что не «Голос из хора» и не «Прогулки с Пушкиным» произвели переворот в умах людей…”
Смиренно признаю. Но позвольте возразить, чисто теоретически, никого ни с кем не сравнивая, что у искусства существуют задачи не только производить “перевороты в умах людей”, но и собственно, так сказать, художественные. И раньше случались книги, производившие перевороты в умах. “Что делать?” Чернышевского, например… “Капитал” Маркса… Величие же и слава человека не обеспечивают ему безгрешность…
А Солженицын не стоит на месте – наподобие иконы. Солженицын – эволюционирует, и не обязательно по направлению к небу. “Архипелаг ГУЛаг”, “Раковый корпус” и более ранние его вещи встретили, как известно, восторженный прием у людей свободомыслящих. Единодушие нарушилось не с “Архипелага”, а позднее и по совершенно другим причинам: исторические построения, авторитарные рецепты и деспотические замашки Солженицына. Ему посмели ответить! Вот тут-то и появились зловредные “плюралисты”…
В солженицынской наступательной стратегии-технике есть такой выразительный прием: придумать кликуху позабористее, хлесткое прозвище, а потом уже “народ” разнесет. Так было придумано словцо “образованцы” (по типу “оборванцы”, “заср…”), и все страшно обрадовались. Через десять лет – новое клеймо: “плюралисты”. Эти “плюралисты” тем понятнее и приятнее звучат, что пересекаются с глаголом “плюнуть”. То ли они “плюют”, то ли на них “плевать” – все равно метко сказано (по-советски, по-ленински – “наплевизм”, “наплевисты”). И вот уже русский народ, в лице Н.Струве, пользуется этим ругательством как научной терминологией.
Но откуда, спрашивается, взялись эти самые “плюралисты” и почему их раньше не было слышно? “Вестник” объясняет их появление завистью к великому русскому писателю и ненавистью к России. Детское объяснение. Нетрудно заметить, что по мере развития Солженицына или (если он
