Шрифт:
Закладка:
– Что стряслось с той девушкой? – тихо спросил Даромир, пока Милолика глотала слезы, хлюпая покрасневшим носом.
– Муж увез ее в свою страну, – Итрида повела плечом и скрестила руки на груди. – Быть может, она и вправду обрела счастье. Вот только дочь жрицы так и не увидела мать. Та случайно оступилась, когда шла домой поздно ночью, и сломала себе шею. Вот такая она, правда. Ничуть не похожая на сказку.
– Ты все врешь, – выдохнула маленькая лаума. Ее голос дрожал, руки мяли вышитый поясок.
– Погибшая жрица была мне теткой. Мы с ее дочерью росли вместе. Зимой в волость, где мы жили, пришел мор. Я и мои братья выжили. А Забава – нет.
Милолика обхватила себя руками за плечи, и Итрида вдруг почувствовала, что лишила ее чего-то важного. Чего-то светлого…
Итрида нарочито внимательно разглядывала холм, залитый светом пробудившегося солнца. Помедлила, но все же закончила:
– Счастье и любовь в семье зависят не от милости богов, а от самих людей. Коли сумеют ее сберечь, будут друг другу опорой – все сладится. А коли нет – никакие обручья не помогут.
Милолика решительно вытерла слезы рукавом, хлюпнула носом и вдруг подняла на Итриду открытый смелый взгляд:
– А ты умеешь беречь любовь?
Огненосица задохнулась от слов, вонзившихся в ее сердце раскаленными кольями. Покачала головой. Потом положила руку на макушку девочки и улыбнулась, едва сдерживаясь, чтобы не развернуться и не побежать прочь, туда, где не будет ни любопытных взглядов, ни шепотков за спиной. Она бы бежала так быстро, чтобы ноги едва касались земли, а каждая жила горела огнем, и огонь этот выжег дотла всю накопившуюся горечь…
Но вслух Итрида сказала совсем другое:
– Нет. Но я верю, что ты – сумеешь.
* * *
Могли ли представить наши предки, что когда-нибудь живники и люди будут плясать рука об руку возле одного костра?
Итрида сидела на лавке, опершись спиной на стену сарая, и наблюдала за бесконечным хороводом теней. Ночь скрыла все цвета, сделав деревья – черными, дома – серыми, стерев лица и детали одежды и оставив только мечущиеся размытые силуэты и красно-оранжевое пламя. Даромир, запыхавшийся, в полурасстегнутой рубахе, упал на лавку рядом, тяжело дыша и ероша волосы, в беспорядке разметавшиеся по широким плечам. Следом за ним от круга плясунов отделилась тонкая фигурка, и Милолика, заливисто хохоча, с разбегу плюхнулась между бродяжниками. Она смеялась, глядя то на Итриду то на Даромира. Румянец на ее щеках был виден даже в темноте, в которую Итрида забилась. Глаза юной лаумы блестели и казались еще больше обычного.
Даромир отодвинулся от бродяжницы и улыбнулся девочке:
– Не устала?
– Нет! Мне давно не было так весело! Отец никогда не отпускал меня на пляски, говорил, что мне еще рано, но никогда не объяснял почему! Я и сейчас не понимаю. Тут же так здорово!
Даромир поперхнулся сбитнем, который втихую утащил у Итриды, и закашлял, стуча себя кулаком по груди. Итрида усмехнулась, вспомнив, чем обычно заканчиваются такие пляски, когда молодые исчезают с празднества, чтобы уединиться и скрепить брак союзом тел.
– Твоему батюшке не о чем волноваться. Еще чуток попляшем – и доставим тебя к Йулле в целости и сохранности, – и шехх легонько стукнул согнутым пальцем девочку по вздернутому носику.
– Хорошо. Итка, а ты чего не танцуешь? Пойдем! Я не хочу, чтобы ты грустила.
Милолика соскочила с лавки и схватила обеими руками ладонь Итриды. Огненосица улыбнулась и покачала головой:
– Прости, малышка. Я не люблю танцы. Равно как и свадьбы. К тому же должен хоть кто-то сохранять голову трезвой, раз уж другой забыл, что мы вообще-то тебя беречь должны, а не отплясывать, – Итрида метнула на Даромира недовольный взгляд.
Но шехх только пожал плечами. Он, должно быть, уже и забыл, как они познакомились с Милоликой. А Итрида помнила и потому не спускала с девчонки глаз.
– Вот потому и пойдем! – продолжал гнуть свое упрямый ребенок. – Будем с тобой плясать, точно меня из виду не потеряешь. А то вдруг я куда-нибудь отбегу да спрячусь? В такой толпе и не заметишь. Итка, ну пожалуйста! Ты такая красивая, нельзя тебе в темноте сидеть!
– Вот же егоза, – Итрида поморщилась и смущенно оправила темно-зеленую ткань.
Платье одолжила ей портниха Йуллы, несколько раз наказав вернуть его обратно целым. Итриде вдруг подумалось, что Мила была не так уж и неправа. Один танец – такая малость. Итрида чуть прищурилась, разглядывая колеблющуюся радужную пелену, окружающую девочку, если смотреть на нее не напрямую, а чуть искоса. Амулет Йуллы, который птицелюдка строго-настрого запретила девочке снимать, исправно защищал лауму от случайно или намеренно брошенного ножа или метко пущенной стрелы. От людей, живников и навий защитить ее должны были бродяжники.
Да и не запретить горячей юности выплясывать, пока в груди не начнет гореть. Если только запереть в тереме за десятью замками.
– Итрида, пожалуйста, – поддержал девочку шехх, и бродяжница тяжело вздохнула.
Глаза Даромира сверкали не хуже, чем у Милолики. Итрида поджала губы, поглядела на его протянутую ладонь и подняла взгляд к красивому лицу, сияющему широкой улыбкой.
– Один танец, – предупредила она обоих.
Шехх и лаума просияли так похоже, что Итрида невольно задумалась, кто из них больший ребенок.
Казалось, все Белоозеро выбралось под улыбающийся лик луны, чтобы отметить свадьбу юных богов. Одно, два… вот уже три кольца закручивались вокруг огромного костра, гудящего на вершине холма. Развевались подолы платьев. Обнажали полные белые ноги и худые, отливающие синевой, и птичьи лапы, и козлиные копыта, опушенные кудрявой коричневой шерстью, и что-то похожее на ветки… Рука хваталась за руку, лапу, когти, улыбались люди, птицедевы. Даже та самовила, которую Итрида с Даромиром встретили, придя в Белоозеро, мелькнула несколько раз то справа, то слева от огненосицы. Рядом с ней улыбался одними глазами и не сводил взгляда с подруги счастливый лешак. Странное дело: какая-то часть Итриды, та, что с детства боялась живников не меньше, чем порождений Нави, сегодня точно уснула, оставив лишь круговерть танца, серебряный свет, изливающийся с небес, и музыку, рваную и чуждую, пробирающуюся под кожу и подгоняющую: «Быстрей! Резвей! Горячей!» Бродяжники и лаума летели за этой музыкой, смеялись и горели, задыхались и
