Все остальные тоже побросали лопаты и потянулись к выходу на шоссе. Никакого грузовика за нами не прислали, и пришлось бы нам тащиться пешком, если бы ловкая Рената не умудрилась остановить военную машину, которая ехала в сторону Зоосада.

На следующее утро громкоговоритель приказал всем жителям города Ростова спрятаться в подвалы и даже носа не высовывать наружу. Честно говоря, и без приказа громкоговорителя высовывать наружу не то что нос, но даже палец, было опасно – то, что мы раньше называли артобстрелом, было просто детской забавой. А теперь наступило время взрослой игры, и снаряды рвались без передышки даже в нашем отдаленном от центра районе.

И все же прятаться в нашем подвале было невыносимо – хоть Сабина ухитрилась скопить небольшой запас продуктов, у нас не было ни воды, ни света, ни воздуха, тем более что как раз началась летняя жара. Сначала мы сидели в полной тьме, потому что коптилка, как оказалось, быстро пожирает весь кислород, так что мы зажигали ее только на время еды. Проблему воздуха решила Ева, которая больше всех страдала от духоты. Отмахнувшись от испуганных криков матери, она на вторую ночь храбро выползла из подвала во время ужина – подышать, как она объяснила, – и увидела в стене тонкую полоску света, пробивающуюся непонятно откуда в пяти сантиметрах от земли.

Она стала шарить руками по этой полоске, и обнаружила, что это – щелочка в листе жести, закрывающей длинное узкое окошко.

– Линка, – крикнула она, – неси сюда свою отмычку!

Под грохот пушек мы отодрали этот лист, и в подвал ворвался ночной воздух, пахнущий дымом и порохом. Окошко пристроилось под самым подвальным потолком, так что если немножко приоткрыть дверь, получался настоящий сквозняк, который даже норовил задуть нашу драгоценную коптилку. Собственно, драгоценной была не сама коптилка, а спички, подходившие к концу, и потому мы решили теперь, когда появился воздух, гасить коптилку только один раз в день – перед сном.

Обеспечив себе воздух и свет, мы в первые дни немного отоспались и начали разговаривать. Вернее, мы с Сабиной помалкивали, а Ева с Ренатой рассказывали нам про свои приключения по дороге из Москвы в Ростов.

– Теперь я вижу, как было глупо поддаться уговорам Евы и отправиться в Ростов. Но радио обещало, что Ростов не сдадут никогда, а после того, как в наш дом попала бомба, нам в Москве жилось ужасно. У нас не было ни жилья, ни заработка – Евину школу эвакуировали в Ташкент, и филармонию тоже. И не к кому было обратиться за помощью. Мой друг-скрипач уехал с филармонией, но с женой, а не со мной, а другие друзья исчезли – кто эвакуировался, кто ушел на фронт, кто погиб в ополчении. Зимой мы чистили снег вокруг домов большого начальства и за это спали в дворницкой. А весной снег растаял, и дворник вернулся с фронта без ноги – ну, нас и выставили. Уже стало не так холодно, и мы спали в подъездах, но нас отовсюду прогоняли, да и есть было нечего. И Ева заладила: хочу к маме, хочу к маме!

– Мне казалось – с тобой нам будет легче, ты нас защитишь. Я же не знала, что тут будет такой ужас, – вмешалась Ева. – Я ее уговорила сдуру, и мы пошли.

– Что значит, пошли? – ахнула Сабина. – Пошли, а не поехали?

– На чем можно было поехать? В поезда впускали по проездным талонам или за деньги, а у нас не было ни того ни другого.

– А откуда вы знали, куда идти?

– Один начальник из того дома, где мы чистили снег, подарил мне страничку из географического атласа. У нас ведь и вещей почти не было, только то, что было при нас, когда наш дом разбомбили. Мы тогда давали концерт в ремесленном училище за жалкие гроши и обед. Поэтому у нас были концертные платья и Евина скрипка.

– Потом кое-какие рабочие вещички нам скинули жены начальников из большого дома, и с этим мы пошли.

– Мы шли долго, иногда нас подвозили попутные машины, но это было опасно, шоферы все время приставали, так что мы решили идти пешком. Несколько раз мы оказывались прямо на передовой, зато нас очень выручала скрипка – мы выступали перед солдатами за ужин, ночлег и завтрак. Ева играла, а я пела – получалось очень неплохо. Но это тоже было опасно, солдаты тоже приставали. Так что лучше было пробираться через деревни, тем более когда скрипку украли и с концертами пришлось покончить. В деревнях мы притворялись цыганками и гадали бабам на картах, нас за это тоже кормили и пускали в сарай на ночлег.

– А кто вас гадать научил?

– Ой, мама, мы за эти годы в Москве прошли через много университетов!

Тут совсем рядом так грохнуло, что дом закачался. Рената рванулась к двери:

– Скорей выбегайте! Сейчас нас завалит!

Мы выбежали и остолбенели – дом, отгораживавший нас от шоссе, смело начисто, и через прореху было видно, как по шоссе вереницей ползут немецкие танки. Громкоговоритель молчал.

22

– Что же теперь будет? – спросила Ева.

Никто ей не ответил, и я вспомнила рассказы всех прохожих и проезжих про то, как немцы убивают евреев. Наверно, не я одна вспомнила, а все остальные тоже. Танки проползли, за ними промчались несколько мотоциклов, и шоссе обезлюдело. Но артиллерийский обстрел все равно продолжался.

Этого я понять не могла:

– Если немцы уже захватили Ростов, зачем они продолжают стрелять?

– Да это не немцы стреляют, это уже наши.

– Наши? Так вот, прямо по жилым кварталам?

– А ты думаешь, им тебя жалко?

Я не ответила, я вспомнила Шурку, которая утверждала, что сейчас никому никого не жалко.

– Пойдемте, девочки, в дом, запрем дверь и затаимся – а вдруг про нас забудут, – почти шепотом предложила Сабина.

– Как же, забудут! – отозвалась Рената. – Или ты забыла, что твой друг управдом всех нас в первый же день переписал?

– Так он для советских властей переписал, а не для немцев.

– Это мы скоро увидим, для кого он переписал.

Увидели мы это очень скоро, через несколько дней. Мимо окошка прошагали две пары ног в сапогах и одна в ботинках, и в дверь дробно и настойчиво забарабанила жесткая рука. Мы задули коптилку и затаились с такой силой, что даже дышать перестали. Но это не помогло – рука продолжала барабанить в дверь все так же настойчиво.

– Лучше откройте, Сабина Николаевна, я же