– Удивляюсь я вам, гражданин: вам фашисты сказали, а вы им поверили?

За железнодорожными путями, откуда-то сбоку в Змиевский проезд втекала еще одна толпа, побольше нашей, обе толпы сливались вместе и уходили по Лесной улице куда-то далеко за Ботанический сад. Несколько девушек шли, взявшись за руки, и что-то пели. Старик подошел к немцу и что-то спросил, немец замахнулся на него автоматом. Старик ударил немца по лицу. Немец закричал, потом повалил старика и затоптал его.

У входа в Лесную стояли немецкие солдаты с автоматами. Они не пропустили нас дальше, и мы остановились на перекрестке. Я все время всматривалась во вторую толпу, отыскивая глазами Еву, – ведь если они ее поймали, она тоже должна пройти по этой дороге.

Но, слава богу, я ее не увидела, а увидела Светку Каплан – маленькую девочку из второго класса, которая уписалась тогда у доски, когда кто-то из мальчишек крикнул: «Немцы!»

Сейчас с нею тоже что-то случилось: она не могла идти и то и дело падала, а немецкий солдат подгонял ее прикладом. А толпа все продолжала и продолжала течь мимо нас, она унесла с собой и Сабину, и Светку, и Фаничку, которая забыла взять свой завтрак в авоське.

Я поняла, что напрасно стою на этом страшном перекрестке – отсюда я больше никогда не увижу Сабину. Я оглянулась на зеленый массив Ботанического сада и вспомнила, как мы с Сабиной ходили туда на экскурсии. Это было очень давно, в совсем другой жизни, до начала войны, но я вдруг ясно представила себе, как мы вползали в сад через дыру в заборе, потому что у нас не было денег на билеты. Эта дыра в заборе была совсем близко от того места, где я сейчас стояла.

В тот последний счастливый день перед началом войны Сабина устроила нам пикник. После того как мы съели свои бутерброды, мы отправились искать вечнозеленую магнолию с белыми цветами и нашли ее прямо возле той самой дыры в заборе, через которую мы вползали в Ботанический сад.

За забором извивались три кривые улочки, за ними земля круто уходила вниз, в зеленый овраг, на противоположном краю которого видны были красные крыши маленькой деревеньки Змиевка вторая, а овраг под ней назывался Змиевская балка.

Я бегом побежала по знакомым переулкам и без труда нашла нашу дыру в заборе. Запыхавшись, я быстро отыскала вечнозеленую магнолию, и удивилась, что здесь, в густой зелени парка, ничего не изменилось. Там, за забором шла война, там бомбили дома и убивали людей, а магнолия, как ни в чем не бывало, тянула к небу могучие ветви, усыпанные огромными белыми цветами. Ну да, вот что изменилось: цветов тогда не было, тогда был июнь, а им полагалось расцвести в июле, зато сегодня было одиннадцатое августа, и они еще не успели увянуть и опасть. К стволу магнолии была по-прежнему приставлена маленькая лесенка-стремянка, по которой можно было добраться до первой развилки ее мощных ветвей.

Я так и сделала – влезла по стремянке до развилки, села на расстеленный там соломенный коврик и посмотрела в сторону деревни Змиевка вторая. Но не увидела ничего, кроме знакомых красных крыш. Тогда я подтянулась на руках и добралась до следующей развилки – она была уже довольно высоко, и смотреть вниз было страшно. Но я влезла сюда не для того, чтобы смотреть вниз, а для того, чтобы попытаться разглядеть, куда немцы погнали Сабину.

Разглядывать, собственно, было нечего: разве что вдалеке справа ползла какая-то серая змея, и можно было догадаться, что там идет та самая толпа, за которой я бежала все утро. Но голова змеи очень быстро исчезала за поворотом железнодорожной линии, и оставался только хвост, равномерно ползущий за головой. Я сидела в ложбинке между ветвями магнолии, не в силах оторвать взгляд от этой змеи, хоть не было никакой надежды увидеть там Сабину.

Огромные белые цветы пахли сладко и одуряюще. От их запаха у меня начала кружиться голова. В саду было очень тихо, не перекрикивались посетители, и только тоненько жужжали какие-то комары или мухи. И вдруг в тишину ворвался дробный перестук кастаньет, сразу же заглушенный звуками громкого марша, вроде того, что играл у нас по вечерам немецкий громкоговоритель. И под звуки музыки у меня в голове зазвучал голос той женщины из Киева, которую Сабина кормила гречневой кашей: «На другом краю оврага сховался пулеметчик и начинал стрелять. Выстрелы специально заглушали музыкой. После того как ров заполнялся трупами, их сверху засыпали землей».

Пулемет застрочил снова и снова, и музыка не могла его заглушить. Я прижалась спиной к стволу магнолии, чтобы не упасть, потому что перед глазами у меня замелькали большие черные мухи, – они летели прямо на меня, но не жужжали, а стучали кастаньетами и громко пели немецкий марш.

Я закрыла глаза и ясно увидела пустое зеленое поле перед оврагом. У входа в овраг стоял небольшой нежилой дом, в него вползала серая змея, хвост которой терялся где-то вдали. Змея вползала в комнату, и уже вблизи можно было разглядеть, что это толпа женщин – старых и молодых, с детьми и без детей. Тот самый переводчик, что приходил к нам с обершарфюрером, приказывал женщинам раздеться, а когда они смущенно отказывались, обершарфюрер орал на них так громко, что они пугались и поспешно срывали с себя одежду. Их, голых, выпускали через другую дверь и вталкивали в большие грузовики. Полные грузовики один за другим отъезжали от дома в глубину оврага, откуда доносились частые пулеметные очереди.

Я оттолкнулась от крыши дома и оказалась в овраге, прямо над головами группы голых женщин, стоявших на краю большой глубокой ямы. Я не успела разглядеть лица этих женщин, потому что застрочил пулемет, и они стали падать в яму. Некоторые голые женщины хватали детей и пытались убежать. Несколько автомобилей кружились по полю, из них стреляли по разбегавшимся. Немецкие солдаты выскакивали из автомобилей, догоняли детей и тащили их к яме.

Только тут я заметила, что яма уже почти полна трупами, так что тела новых женщин и детей заполнили ее до краев. Немецкий голос громко приказал: «Засыпать!» – и три молодых парня в советских гимнастерках стали быстро сгребать на тела лопаты земли из высокой кучи на краю ямы. Мне показалось, что земля над трупами шевелится и из-под нее раздаются крики и стоны.

Я почувствовала, что тоже падаю