Я с опаской присел на ближний край кровати и понял, что неожиданно вспомнил то лето, что мы провели в Калифорнии – по очереди садились за руль старого BMW, который когда-то принадлежал отцу Джеймса, доехали вдоль побережья до какого-то серого, неясного в тумане пляжа, напились там белым вином, плавали голышом и уснули на песке.

– Помнишь ту ночь в Дель-Норте, – сказал я, – когда мы отрубились на пляже?..

– А когда проснулись утром, наша одежда пропала?

Он с такой готовностью это сказал, что, наверное, тоже об этом думал. Я едва не засмеялся, обернулся и увидел, что он откидывает одеяло и глаза у него блестят ярче прежнего.

– Я до сих пор гадаю, что случилось, – сказал я. – Думаешь, могло ее унести приливом?

– Скорее, у кого-то с чувством юмора очень легкий шаг, и этому кому-то понравилась мысль заставить нас шагать к машине голышом.

– Чудо, что нас не арестовали.

– В Калифорнии? Этого вряд ли достаточно.

Внезапно старая история – вода, серое утро, замечание Джеймса: «Этого вряд ли достаточно», – зазвучала так знакомо, оказалась так похожа на воспоминания не слишком давние, что мне стало не по себе. Джеймс отвел глаза, и я понял, что мы по-прежнему думаем об одном. Мы забрались в постель, поперекладывали подушки и притворились, что нам удобно в сконфуженной тишине. Я лежал на спине, и меня охватывало отчаяние от того, что пять-шесть дюймов между нами внезапно показались сотней миль. Мои жалкие опасения, пришедшие во время поминальной службы, подтвердились: смерть не мешала Ричарду нас мучить.

– Можно я выключу свет? – спросил Джеймс.

– Конечно, – ответил я, радуясь тому, что наши мысли больше не бредут в одном направлении.

Он потянулся к лампе, и с потолка обрушилась темнота. С ней пришла тихая, бесчувственная паника – я больше не видел Джеймса. Я подавил порыв пошарить по кровати, пока не найду его руку. И заговорил, просто чтобы услышать, как он ответит:

– Знаешь, о чем я все время думаю? Ну, когда думаю о Ричарде.

Ответил он очень не сразу, словно не хотел знать:

– О чем?

– О воробье из «Гамлета».

Я почувствовал, как он шевельнулся.

– Да, ты сказал: «Пусть его».

– Никогда не понимал этот монолог, – сказал я. – То есть я его понимаю, но не вижу в нем смысла. Так долго пытался выровнять счет и восстановить хоть какой-то порядок, и на́ тебе, Гамлет внезапно фаталист.

Матрас под Джеймсом снова качнулся. Наверное, он повернулся лицом ко мне, но было слишком темно.

– По-моему, ты его прекрасно понимаешь. Он тоже не видит ни в чем смысла. Его мир разваливается на куски, и как только он осознает, что не остановит его, не исправит и не изменит, остается только одно.

Мои глаза привыкали к темноте медленно, это бесило.

– И что же?

Тень Джеймса пожала в сумраке плечами.

– Снять с себя ответственность. Винить во всем судьбу.

Сцена 10

На следующее утро я постепенно возвращался в сознание, качаясь на поверхности сна и пока не открывая глаз. Что-то щекотало мне плечо, и я вспомнил: Джеймс. В отличие от нескольких ночей, что я провел, лежа рядом с Мередит в Холлсуорт-Хаусе, я мгновенно, остро осознал его присутствие.

Я открыл один глаз, не понимая, подвинуться или нет, но не хотел будить Джеймса. Ночью он перекатился ко мне, и его голова уткнулась мне в плечо, а дыхание сбегало по моей руке с каждым его выдохом. Неожиданная, странная мысль, что я не хочу двигаться, пронзила меня с удивительной ясностью солнечного луча, упавшего наискосок точно мне в глаза. С теплым сонным весом Джеймса в постели мне было естественно, удобно, comme il faut[57]. Я лежал тихо-тихо, думая, чего жду, и понемногу опять задремал.

Спал я слишком недолго и неглубоко, чтобы мне что-то приснилось. Вскоре – казалось, через несколько секунд – я снова проснулся с неясным ощущением, что рядом кто-то шепчется. Шепот понемногу сгущался, рос и наконец разрешился поспешно подавленным хихиканьем. Я приподнялся на локте; Джеймс заворочался рядом, но до конца не проснулся. Я яростно заморгал и, приноровившись к резкому утреннему свету, злобно уставился на сестер. Они мялись на пороге, обе в пижамах. Лея прикусила нижнюю губу, продолжая беззвучно хихикать. Кэролайн прислонилась к дверному косяку и ухмылялась, глядя на меня; ее худые ноги торчали из огромной толстовки Университета Огайо, как спички.

– Брысь отсюда, обе, – сказал я.

Лея рассмеялась вслух. Джеймс открыл глаза, прищурился, глядя на меня, потом повернулся к двери, проследив мой взгляд.

– Доброе утро? – сказал он.

Кэролайн: Познакомишь нас со своим парнем, Оливер?

Я: Иди в пень, Кэролайн.

Джеймс: Я Джеймс. Рад знакомству с вами обеими.

Лея сочла это уморительно смешным.

Кэролайн: Признаешься маме с папой?

Я: Я серьезно, брысь из моей комнаты.

Кэролайн (Джеймсу): Что ты в нем нашел?

Джеймс: Издеваешься? Оливер мутит с самой горячей девушкой на курсе.

Кэролайн: С рыжей?

Джеймс: С ней самой.

Пауза.

Лея: Да ладно. Я думала, она с Ричардом.

Кэролайн: Да, куда он делся?

Я: Никуда он не делся. Вон отсюда, обе.

Я отбросил одеяло, встал с кровати и вытолкал их обеих в коридор. Лея таращилась на меня, словно видела в первый раз.

– Оливер, – скверным театральным шепотом сказала она, – Оливер, а вы с Мередит что, правда…

– Хорош, я об этом говорить не намерен.

Я подпихнул ее к лестнице, и она нехотя пошла вниз, но Кэролайн задержалась, чтобы сказать:

– Мама хочет знать, тебя и твоего парня ждать к завтраку?

– Может, тебе за нас обоих поесть?

Ее улыбка скисла, обернувшись гримасой. Я тут же пожалел о том, что сказал, но извиняться не стал. Она пробормотала что-то похожее на «козел» и тихонько пошла вниз. Я вернулся в комнату. Джеймс уже встал, рылся в своей сумке.

– Значит, это твои сестры, – сказал он.

Если ему и было неловко, виду он не подал.

– Прости.

– Да ничего, – ответил он. – У меня никого, ни братьев, ни сестер.

– Ну, не трать время, не жалей. – Я покосился на дверь, впервые прикинув, к чему может привести то, что Джеймс здесь.

Мне было плевать, что моя родня подумает о Джеймсе, но не плевать, что подумает о них он. По сравнению с отцом сёстры были еще цветочками.

– Завтракать будешь?

– Не откажусь. Хочу познакомиться со всей твоей семьей.

– Я не отвечаю за то, что они могут тебе наговорить.

– Ты не спустишься?