У меня онемело все тело, так быстро, что закружилась голова.

– Что? – сказал я, словно не расслышал.

– Ох, Оливер, мне так жаль! – Из глаз у нее капали слезы, оставлявшие на скатерти темные пятнышки, как от стекающего со свечи воска. – Это было нелегко, но правда в том, что сейчас нам нужно помочь твоей сестре. Ей нехорошо.

– А деньги на ее образование? Вы только что сказали, что она отчислилась… что с ними?

– Их не хватит, – коротко ответил отец.

Я смотрел на него, на мать с открытым ртом, от неверия моя кровь превращалась в слизь. Она стучала и медленно сочилась от сердца к мозгу.

– Мне остался один семестр, – сказал я. – Что мне делать?

– Ну, тебе придется поговорить с руководством школы, – сказал отец. – Подумать о том, чтобы в последнюю минуту взять ссуду, если ты действительно хочешь получить диплом.

– Если хочу… Да с чего мне не хотеть получать диплом?

Он пожал плечами.

– Не думаю, что наличие диплома имеет для актера какое-то значение.

– Я… Что?

– Кен, – в отчаянии произнесла мать. – Пожалуйста, давай просто…

– Давайте начистоту, – ярость, зародившаяся у меня в глубине живота, быстро поглотила росточки неверия. – Вы мне говорите, что я должен бросить Деллакер, потому что Кэролайн нужно, чтобы какой-то знаменитый врач кормил ее с ложечки?

Отец ударил ладонью по столу.

– Я тебе говорю, что тебе нужно начинать обдумывать финансовые альтернативы, потому что здоровье твоей сестры важнее, чем платить двадцать тысяч долларов за то, чтобы ты кривлялся!

Я в тупой злобе пару секунд смотрел на него, потом отпихнул стул и вышел из-за стола.

Сцена 9

На следующий день я провел четыре часа, запершись в отцовском кабинете, говорил по телефону с администрацией Деллакера. Меня отослали к Фредерику, потом к Гвендолин и в итоге к декану Холиншеду. Судя по голосам, все они были без сил, но заверили, что мы что-нибудь придумаем. Шла речь о ссудах, о работе во время обучения и о поздней подаче заявки на стипендию. Повесив наконец трубку, я ушел к себе, лег на кровать и уставился в потолок.

В конце концов мой взгляд упал на стол (заваленный старыми фотографиями со спектаклей и программками), на книжную полку (забитую потрепанными книжками в бумажных обложках, купленными за доллар или четвертак у букинистов и на библиотечных распродажах), на плакаты, развешанные по стене, галерею моих школьных театральных дерзаний. Большей частью это был Шекспир: «Двенадцатая ночь», «Мера за меру», даже сохранившаяся программка дичайшего несуразного «Цимбелина», где действие было перенесено на межвоенный Юг по причине, которую режиссер так и не смог внятно объяснить. Я выдохнул, ощутив странную любовную печаль, и задумался, чем вообще были заняты мои мысли до Шекспира. Мое первое неловкое знакомство с ним в одиннадцать быстро расцвело в полноценное Бардопоклонничество. Я купил на драгоценные карманные деньги полное собрание в одном томе и таскал его с собой везде, счастливо не замечая менее поэтическую действительность окружающего мира. До тех пор я никогда в жизни не испытывал ничего настолько безошибочно волнующего и важного. Без него, без Деллакера, без общества помешанных на стихах однокурсников – что со мной станет?

Я решил – совершенно серьезно, ни секунды не сомневаясь, – что ограблю банк или продам почку, но не допущу этого. Долго задумываться о возможности подобных тягот мне не хотелось, я извлек из сумки «Театр зависти» и продолжил читать.

Вскоре после семи мать постучала в дверь и сказала, что ужин на столе. Я пропустил это мимо ушей и остался на месте, но пожалел об этом два часа спустя, когда у меня заурчало в животе. Лея пошла ложиться и по пути занесла мне сэндвич, набитый остатками еды от Дня благодарения. Она присела на край моего матраса и произнесла:

– Я так понимаю, они тебе сказали.

– Да, – ответил я с полным ртом индейки, хлеба и клюквенного соуса.

– Сочувствую.

– Я как-нибудь найду деньги. Не могу не вернуться в Деллакер.

– Почему? – Она с любопытством уставилась на меня своими голубыми глазами.

– Не знаю. Просто… не хочу быть больше нигде. Джеймс, и Филиппа, и Александр, и Рен, и Мередит, они мне как семья.

Я исключил из перечня Ричарда, само получилось. Хлеб у меня во рту превратился в липкую массу.

– Даже лучше семьи, на самом-то деле, – добавил я, когда получилось проглотить. – Мы все сочетаемся. Не то что здесь.

Она потянула край моего одеяла и сказала:

– Раньше сочетались. Вы с Кэролайн друг другу раньше нравились.

– Нет, не нравились. Просто ты была слишком маленькая, чтобы понять.

Она нахмурилась, и я развил мысль:

– Не волнуйся. Я ее люблю, как и положено. Просто она мне не очень нравится.

Лея погрызла нижнюю губу, задумалась. Она никогда прежде так не напоминала мне Рен; и горе и любовь одновременно неожиданно поднялись во мне до краев. Мне хотелось ее обнять, сжать ее руку, что-нибудь – но в нашей семье такие физические проявления не были приняты, и я побоялся, что ей это покажется странным.

– А я тебе нравлюсь? – спросила она.

– Конечно, нравишься, – удивившись вопросу, ответил я. – Ты единственная в этом доме хоть чего-то стоишь.

– Хорошо. Смотри не забывай. – Она через силу улыбнулась и соскользнула с кровати. – Обещай, что завтра выйдешь из комнаты.

– Только если папы не будет.

Лея закатила глаза.

– Я дам тебе знать, когда небо расчистится. Спи, ботан.

Я указал пальцем на свой глаз, потом на нее.

– Соломинка. Бревно.

Она показала мне язык, прежде чем скрыться в коридоре, и оставила дверь приоткрытой. Может, она еще не слишком выросла.

Я снова лег, чтобы дочитать Жирара, но вскоре несколько слов, оказавшихся неприятным намеком, пробрались через умственный барьер, который я выстроил, чтобы не пускать Ричарда: «Мимесис конфликта означает большую сплоченность между теми, кто может сражаться против одного врага вместе и обещает друг другу это сделать. Ничто так не объединяет людей, как общий враг». На следующей странице меня заставило затормозить имя «Каска» – так внезапно, будто оно было моим собственным, и я захлопнул книгу. Так что, Ричард был нашим врагом? Это казалось чудовищным преувеличением, но как еще мы могли его назвать? Я перелистал страницы, упершись большим пальцем в обрез, удивляясь тому, как мало пришлось нас убеждать, чтобы мы согласились c «ничего», сказанным Александром. За несколько дней, прошедших с того мгновения, ужас мой остыл и заветрился, но я снова спрашивал себя, что заставило меня это сделать. Что-то, что легко оправдать, вроде страха или