– У нас с Ричардом не было родных братьев и сестер, поэтому мы были ближе, чем обычно бывают двоюродные, – сказала она. – Декан Холиншед правильно сказал, ему были тесны любые рамки. Но не всем из вас это в нем нравилось. Вообще-то я знаю, что многим из вас он не нравился. – Она подняла голову, но смотрела не на нас. Ее голос звучал тихо и неровно, но глаза были сухими. – Если совсем начистоту, иногда и мне он не нравится… не нравился. Ричард был не из тех, кто легко нравится. Но любить его было легко.

На соседней скамье тихо заплакала миссис Стерлинг, вцепившись одной рукой в ворот пальто. Ее муж сидел, сжав коленями кулаки.

– Господи, – пробормотал Александр. – Не могу.

Мередит впилась ногтями в его запястье. Я прикусил язык, потом так крепко сжал зубы, что подумал: они сейчас треснут.

– Мысль о том, что мне придется его… отпустить до того, как мы постареем и начнем разваливаться, никогда не приходила мне в голову, – продолжала Рен, подбирая слова одно за другим, как ребенок, ступающий с камня на камень через ручей. – Но я не чувствую, что потеряла двоюродного брата. Чувствую, что потеряла часть себя.

Она издала трагический смешок.

Джеймс так внезапно схватил меня за руку, что я вздрогнул, но он, казалось, меня не видел. Он смотрел на Рен с каким-то отчаянием, то и дело сглатывая, словно его в любую секунду могло стошнить. По другую сторону от меня дрожала Филиппа.

– Прошлой ночью я не могла уснуть, поэтому стала перечитывать «Двенадцатую ночь», – сказала Рен. – Мы все знаем, как она заканчивается – счастливо, конечно, – но и печаль там тоже есть. Оливия потеряла брата. И Виола тоже, но они очень по-разному себя ведут. Виола меняет имя, всю свою личность и почти сразу влюбляется. Оливия затворяется от мира и вообще отказывается пускать к себе любовь. Виола отчаянно пытается забыть брата. Оливия, возможно, слишком о нем вспоминает. Так что же делать? Не обращать внимания на скорбь или предаться ей полностью? – Она подняла глаза и, найдя нас, переводила взгляд с одного лица на другое. Мередит, Александр, Филиппа, я и, наконец, Джеймс. – Вы все знаете, что Ричард не выносит, когда на него не обращают внимания, – произнесла она, обращаясь только к нам, ни к кому больше. – Но, возможно, каждый день, когда мы станем пускать к себе скорбь, у нас получится и отпускать ее, по чуть-чуть, и в конце концов мы снова сможем дышать. По крайней мере, так бы эту историю рассказал Шекспир. Гамлет говорит: «От радости на время уклонись»[53]. Но только на время. Представление не окончено. Вот сердце благородное разбилось. Покойной ночи. А нам, оставшимся, нужно жить дальше.

Она умолкла, сошла с помоста. В толпе неуверенно, печально заулыбались, но только не мы. Мы так крепко держались за руки, что уже не чувствовали их. Рен вернулась на свою скамью, ноги плохо ее слушались. Она осела между тетей и дядей, пару мгновений продержалась прямо, потом рухнула дяде на колени. Он склонился, закрывая ее собой, защищая, попытался заслонить руками, и вскоре они оба стали так сотрясаться, что я не мог понять, кто из них рыдает.

Сцена 7

Импровизированные поминки прошли в «Свинской голове». Нам всем отчаянно нужно было выпить, возвращаться в изоляцию в Холлсуорт-Хаус никому не хотелось. За нашим столом была тоскливая пустота. Всегдашнее место Ричарда осталось незанятым (никто даже смотреть не хотел на прогал там, где должен был сидеть он), Рен уже ехала в аэропорт, а остальные в основном подходили лишь для того, чтобы выразить соболезнования и поднять бокал за Ричарда, а потом снова уйти. Мы почти не говорили. Александр заплатил за целую бутылку черного «Джонни Уокера», и теперь она, распечатанная, стояла посреди стола, содержимое ее постепенно убывало, пока жидкости не осталось лишь на дюйм.

Александр: Когда Камило за нами приедет?

Филиппа: Скоро. Кто-нибудь улетает до девяти?

Мы все покачали головами.

Александр: Джеймс, ты когда доберешься?

Джеймс: В четыре утра.

Филиппа: И отец приедет за тобой в такую рань?

Джеймс: Нет. Возьму такси.

Мередит: Александр, а ты вообще куда?

Александр: К приемному брату в Филли. Хз, где мамка. А ты?

Она наклонила бокал, глядя, как водянистые опивки скотча просачиваются между кубиками льда.

– Родители в Монреале с Дэвидом и его женой, – сказала она. – Так что в квартире будем только мы с Калебом, если он когда-нибудь придет с работы.

Я хотел ее как-то утешить, но не смел к ней прикоснуться, не при остальных. Что-то давило мне на грудь, словно ужас и потрясение последних дней надорвали мне сердце.

Я: У нас самые депрессивные в истории планы на праздники.

Джеймс: Думаю, у Рен еще хуже.

Александр: Господи, да иди ты в жопу за одно то, что сказал это вслух.

Джеймс: Просто взглянул с другой точки зрения.

Мередит: Думаете, она вернется после каникул?

На стол обрушилась тишина.

– Что? – громко произнес Александр.

Мередит откинулась назад, взглянула на соседний стол.

– Ну, сами подумайте, – сказала она, раза в четыре тише Александра. – Она поедет домой, похоронит брата, три дня будет горевать, а потом полетит за океан, на экзамены и прослушивания? Такого стресса она может не пережить.

Она пожала плечами.

– Может быть, Рен не вернется. Может, закончит на будущий год или вообще не станет. Не знаю.

– Она тебе что-то сказала? – спросил Джеймс.

– Нет! Она просто… Я бы на ее месте не захотела сразу возвращаться. А вы?

– Боже, – Александр провел ладонями по лицу. – Я об этом даже не думал.

Никто, кроме Мередит, не думал. Мы смотрели в свои бокалы с красными от стыда щеками.

– Она должна вернуться, – сказал Джеймс, переводя взгляд с меня на Мередит, как будто мы могли его как-то успокоить. – Должна.

– Для нее это может быть не лучший вариант, – отозвалась Мередит. – Ей, может быть, нужно передохнуть. Подальше от Деллакера и… от всех нас.

Джеймс на мгновение замер, потом встал и вышел из-за стола, не произнеся ни слова. Александр мрачно смотрел ему вслед.

– И стало их четыре, – сказал он.

Сцена 8

Дом в Огайо, где жила моя семья, я навещать не любил. Один из двенадцати почти одинаковых домов (вагонка, выкрашенная в едва отличающийся от соседского