– Спектакль закончился где-то в десять тридцать, – продолжал он, – и ребятишки пошли сюда, через лес, тут уже вовсю шла вечеринка. Музыка, танцы, наркота, бухло. Ричард засел в библиотеке с бутылкой скотча.

– Если он звезда, то чего прятался?

– А вот этого мне, похоже, никто и не хочет рассказывать. Он был не в духе, тут все соглашаются, но из-за чего? Один из третьекурсников предположил, что у него были проблемы с девушкой.

– А кто у нас девушка?

– Мередит Дарденн, тоже с четвертого.

– Откуда я знаю эту фамилию?

– Ее семья делает те понтовые часы. Могли бы весь город купить, если бы захотели.

– Думаешь, поэтому никто на нее не указал?

Колборн пожал плечами:

– Не скажу. Но они, судя по всему, разругались и подрались на глазах у всех, а к концу вечера она уже обжималась с другим.

Уолтон тихо, зловеще присвистнул. Я подался вперед, упершись ладонями в колени. Кровь рванулась у меня из конечностей и груди вверх, зашумела в ушах.

Уолтон: И с кем же?

Колборн: Они не хотели говорить, но кто-то шепнул про Оливера Маркса. Он тоже с четвертого. Сказал, что пошел с ней наверх, но, если ему верить, они просто «разговаривали».

Уолтон: Непохоже.

Колборн: Ты еще девочку не видел. Даже не понимаешь, насколько непохоже.

Уолтон хмыкнул.

– А она что об этом говорит?

– Ну, их рассказы совпадают, – ответил Колборн. – Она говорит, что они пошли в ее комнату, разговаривали, а потом Ричард поднялся и попытался выломать дверь. Они его не пустили, и он в конце концов куда-то умчался сам не свой. И вот тут начинается туман.

– Что за туман?

Колборн остановился лицом к Уолтону, нахмурился, как будто его замешательство раздражало его самого.

– Примерно в то же время – а никто толком не может сказать, сколько было времени, – расходятся почти все, кроме четверокурсников. Ричард срывается из-под двери своей девушки – она там, возможно, кувыркается с кем-то из общих друзей, или они просто разговаривают, – хватает бутылку «Гленфиддика» и выходит из дома. Он уже пьян – в пьяном виде он агрессивен, тут тоже все согласны, – и вот он вываливается во двор, где его двоюродная сестра разговаривает с Джеймсом Фэрроу.

Уолтон: Тоже с четвертого?

Колборн: Сосед Маркса по комнате. Они живут наверху, на чердаке.

Уолтон: Так, и что дальше?

– Рен – сестра – пытается урезонить Ричарда, но он ее «отшвыривает». Слова Фэрроу. Когда я его спросил, что это значит, он замолк. Вот я и думаю, не пустил ли Ричард в ход кулаки, раз никто из них за ним не пошел. Как бы то ни было, Фэрроу остается с сестрой, а Ричард скрывается в лесу.

Лицо Колборна помрачнело, густые брови нависли над глазами.

– Никто его больше не видит, пока на следующее утро Александр Васс – тоже с четвертого, последний – не спускается на причал покурить и не находит его в воде. Итого, у нас примерно три часа, когда мы не знаем, где Ричард был и что делал.

Они оба помолчали, глядя в узкое окно. День снаружи заливало жесткое белое солнце, никак не смягчавшее пронизывающий холод.

– А эксперт что говорит? – спросил Уолтон.

– Ну, сильный удар по голове, но она не может сказать, чем именно. Изначально мы предположили, что он и был причиной смерти.

Уолтон наморщил лоб.

– А что, нет?

– Нет.

Колборн тяжело выдохнул, его плечи чуть опустились.

– Он был жив, когда упал в воду. Жив, но или без сознания, или слишком оглушен, чтобы перевернуться. Что бы это ни было, оно его ударило прямо в лицо, травма серьезная, но не смертельная.

– А от чего он тогда умер?

– Утонул, – ответил Колборн. – В каком-то смысле. Захлебнулся собственной кровью.

Я отвернулся от двери, прислонился к стене. Голова у меня кружилась, пульс бился слабо и далеко, и я подумал, каково это: воздуха все меньше, жизнь утекает в воду вокруг тебя, а твоя кровь, густая, как разлившаяся нефть, заползает во все пустоты, пока не поднимается к глазам и весь мир не делается алым. Удушье. Отказ всех систем. Провал в темноту.

Из соседней комнаты донесся резкий, внятный голос Колборна:

– Не складывается. Что-то мы упускаем.

– Бутылку от виски нашли?

– В лесу, примерно в четверти мили от причала. Думали, может, его бутылкой и ударили, но она целая. Пустая, целая, крови нет, отпечатки только его. Так что он, черт возьми, делал с трех утра до шести?

– Это время смерти?

– Точнее эксперт определить не смогла.

Они какое-то время помолчали. Я не смел шелохнуться в своем укрытии.

– Что думаешь? – в конце концов спросил Уолтон.

Колборн негромко раздраженно хмыкнул. Я потихоньку подался вперед, пока снова его не увидел; он качал головой, прикусив язык.

– Молодежь эта, – сказал он. – Четвертый курс. Не верю я им.

– Почему?

– Они же, мать их, актеры, – ответил Колборн. – Могут врать, как дышат, а как поймешь?

– Ох ты ж.

Они опять замолчали.

Потом Уолтон спросил:

– Что будем делать?

– Последим. Подождем, пока кто-нибудь не расколется. – Он обвел взглядом пустую столовую. – Вшестером в этой норе, рядом никого? Долго ждать не придется.

Полы заскрипели – они пошли в кухню.

– Ставлю на сестру, – сказал Уолтон.

– Может, и так, – ответил Колборн. – Посмотрим.

– Куда сейчас?

– Хочу дойти до того места, где нашли бутылку, посмотрю, может, пойму, как Ричард оттуда попал на причал.

– Ладно, а потом?

– Не знаю. Зависит от того, найдем ли мы что.

Уолтон что-то ответил, но его голос уже настолько отдалился, что я не расслышал. Шаркнув, за ними с глухим стуком закрылась дверь. Я сполз на пол, у меня обмякли ноги, словно в них не было костей. Огромная тень Ричарда встала у меня в мозгу, и если бы я мог говорить, то сказал бы ему:

– Был у тебя досуг в свой смертный час / Разглядывать, что скрыто в глубине?

На что он в моем воображении ответил:

– Казалось, был; я часто порывался / Дух испустить, но все поток ревнивый / Не позволял душе моей уйти, / Чтоб отыскать пустой просторный воздух.

– И ты от этой муки не проснулся?[58] – спросил я.

Он наконец бросил Шекспира и просто сказал:

– Нет.

Сцена 12

Первый день занятий прошел удивительно тихо. Рен не появилась, а Мередит приехала в понедельник так поздно, что никто из нас ее не видел, и ей разрешили поспать во вторник. Поскольку