– Давай поедем в субботу: у меня запланирована командировка в Санкт-Петербург. Я утром часов в десять за тобой заеду на прикрепленной госдумовской машине, и поедем, как говорится, с ветерком.

Лита не стала ей возражать. Она попросила Эви приготовить для них поминальный обед, потому что была уверена, что Лидия Георгиевна не откажется от ее предложения и воспользуется возможностью пообщаться с маленьким Максимом.

В субботу Лидия Георгиевна была точна, и они, действительно, без пробок доехали до кладбища. Лита накануне купила букет белых лилий, а ее мать достала из багажника огромный букет красных гвоздик.

– По-коммунистически, как говорится, помянем Владимира красными гвоздиками.

Когда они подошли к могиле, Лита увидела, что Лидия Георгиевна растерялась: она не ожидала, что здесь похоронена первая жена Владимира Секлета. Но женщина собрала волю в кулак и возложила цветы. Потом постояла, помолчала и резко сказала Лите: «Пойдем в машину».

– Мама, давайте, пожалуйста, поставим свечи в кладбищенском храме «за упокой душ».

– Ты, что верующая, Секлетея?

– Да, я верю в Бога так же, как и мой отец.

– А я атеистка, причем ярая атеистка. Я в этой церкви однажды на официальном мероприятии чуть в оборок не упала.

– Мама, я недолго. Я просто куплю свечи и поставлю их на канун73. Вы подождете меня подле храма?

– Знаешь, Секлетея. Я зайду вместе с тобой и посмотрю на этот канун.

Женщины вместе вошли в храм, Лита поставила свечи и стала молиться. Лидия Георгиевна стояла у колонны, прислонившись к ней спиной. Её дочь подошла к ней и увидела, что она очень бледна. Лита взяла ее под руку, но женщина вдруг сказала:

– Секлетея, я никогда не хотела, но сейчас хочу прикоснуться к иконе богоматери. Знаешь, у меня опять темнеет в глазах – я боюсь упасть в обморок.

– Не бойтесь, мама. Стойте здесь у колонны, а я у иконы прочту за вас молитву Ангелу-Хранителю. Папа всегда хорошо о вас отзывался, может быть, он там, на небе теперь, ваш ангел-хранитель.

Молодая женщина увидела, что глаза у матери заблестели от слез. Но Лидия Георгиевна еще больше побледнела, и она взяла ее под руку и вывела на улицу.

– Мама, идемте, я вас отведу до машины. Знаете, у меня квартира намоленная, я прочту за вас молитву перед поминальным обедом.

Они молча ехали до Большой Морской, и Лита заговорила первая:

– Пойдемте, мама. Моя помощница приготовила нам обед, а пока я буду читать молитву, вы поиграете с Максимом.

– Да, Секлетея. Спасибо тебе за все. Пойдем, помянем Владимира – моего мужа и твоего отца.

Лита не знала, что Лидия Георгиевна будет пить, и предложила ей водку или коньяк. Со словами «коммунисты коньяк не пьют» женщина налила себе в коньячную рюмку водку и выпила залпом. Потом она вновь налила полную рюмку и произнесла тост «за Владимира, выпьем, не чокаясь». Лита выпила с ней немного вина и предложила ей закуску.

– Ты иди, Секлетея, прочти за меня молитву. Знаешь, мне приятно, мне еще никто такое не предлагал.

– Да, мама. Вы пока поешьте.

Когда Лита через десять минут вернулась в гостиную, она обнаружила, что Лидия Георгиевна уже выпила половину литровой бутылки водки.

– Ты знаешь, Секлетея, я сегодня на кладбище не ожидала, что там вместе с Владимиром похоронена его первая жена. Я любила твоего отца, всегда любила и помнила. А он любил свою первую жену. Мы провели с ним всего одну ночь – ты была зачата в эту ночь. Так вот: он даже не помнил, как меня зовут, он всю ночь называл меня Секлетой. Я наутро очень была на него обижена и поэтому решила сразу уехать в Ханты-Мансийск. А потом я поняла, что беременна. Аборты тогда были официально запрещены, а от подпольного аборта я отказалась, потому что боялась. И я решила родить и оставить ребенка в детском доме.

Лидия Георгиевна налила себе еще рюмку водки, а Лита подняла тост за ее здоровье.

– Потом, в роддоме, мне тебя принесли – ты была такая красивая; я сразу увидела, что ты на него похожа. И я стала тебя грудью кормить. Знаешь, у нас многие женщины рожали, а потом оставляли детей. Но грудью все выкармливали: кто же в детском доме младенца будет кормить?! А потом мне дали ясли, но я в перерыве между работой прибегала туда тебя кормить. А когда тебе было 8 месяцев, ты уже грудь брать не стала: тебя в яслях уже кашей и супами прикармливали. И меня на стройку пригласили местной комсомольской ячейкой руководить. И я решила оставить тебя в детском доме. Недалеко от Ханты-Мансийска был поселок Горнофилинский. Там многие у нас детей оставляли. Кто-то забирал через три года, а кто-то – нет. Я не осуждаю никого, по-разному у людей жизнь складывалась. И вот, перед тем как ехать туда, в поселок, я решила в последний раз одним глазком посмотреть на него, на моего Владимира. И знаешь, он был так ласков со мной. Он со мной брак зарегистрировал и тебя записал на себя. Я даже не возражала, когда он назвал тебя Секлетеей. Он не стал меня удерживать, и я подумала, что будет лучше, если ты останешься с ним. Для всех будет лучше, прежде всего для тебя. Что хорошего в детском доме?

Она опять помолчала, выпила еще рюмку и опьянела.

– Мама, прошу вас, оставайтесь у нас. Я вам постелю в спальне моего брата.

– Да, постели мне в этой спальне. Может быть, мне он приснится? И как мне приятно, что он тебе хорошо говорил про меня. А паспорт, куда тебя вписали, я выбросила. Там, на барже, и выбросила, чтобы забыть обо всем. Я на стройке сказала, что паспорт потеряла, и мне выдали новый паспорт на старую девичью фамилию. А Плетнева я по мужу. Он вдовцом был, болел очень, так я его пожалела и замуж вышла. Не любила я его. Я отца твоего всю жизнь любила, а ты, Секлетея, на отца похожа. Совсем у тебя от меня ничего нет.

– Мама, спасибо вам за то, что вы дали мне жизнь, – сказала Лита и поцеловала ее в лоб. – У вас есть два замечательных внука, да и я буду подле вас до вашего последнего вздоха.

Лилия Георгиевна заплакала, и это были слезы счастья.

– Пойдем, положи меня в его кровать, – сказала она.

Лита взяла ее под руку, повела в смежную комнату, где давно никто не спал, и