ждать его на родной станции.

Однако это не было основной причиной. И хотя Матвей знал, что этот рейд станет для него последним, и если ему суждено будет вернуться домой, путь собирателя навсегда останется для него в прошлом.

Боялся же Матвей совершенно иного:

— Я не хочу потерять тебя. — Он осмелился взглянуть на нее. — Если это случится…

Образ уходящей к колодцу матери не выходил из головы.

— Но ты не потеряешь, — ее ладони коснулись ее щек, — обещаю тебе. — Она прижала его голову к груди. — Мы выберемся отсюда, Матвей. Бог свидетель: я десятки, если не сотни раз вот-вот теряла надежду, пока мы выживали в ожидании вас, но сейчас, с тобой… я верю, что мы вернемся домой, Матвей. И мы будем с тобой там, вместе. Если ты того захочешь…

Он взял ее руку в свою и посмотрел на нее.

Боже, как же она прекрасна, подумал он про себя.

Более он не смог удерживать того, что так долго томилось у него на душе:

— И я тебя люблю, — ответил он ей. — Полюбил с первой нашей встречи.

Она широко улыбнулась, и оба влюбленных сошлись в поцелуе, возможно последним в их жизни.

Глава 14

Выстрел

— Матвей? — Над собирателем склонилась тень.

Он устало открыл глаза, утренний свет лениво вливался сквозь маленькое окошко.

— Нам пора идти, — голос принадлежал Лейгуру.

Собиратель кивнул в ответ и пробормотал нечто нечленораздельное, звучавшее в его голове как: «дай мне минуту».

— Пойду пока будить остальных, — добавил Лейгур и покинул помещение.

Приятное тепло вцепилось в его тело, не давая пробудиться окончательно. Ему захотелось полежать вот так хотя бы недельку и отоспаться за все минувшие дни, проведенные в походе. На минуту ему подумалось, будто он вполне может так поступить, но мимолетное размышление о дороге острым лезвием вонзились в затылок, и он понял, что выспаться удастся еще не скоро.

Маша лежала рядом, это ее тепло согревало его прошлой ночью. Вместе они устроились на десятке потрепанных, рваных и испорченных временем театральных костюмах, разложив их на полу и используя в качестве одеяла. И где они только их достали?

Взгляд Матвея упал на длинный встроенный в стене шкаф-купе с десятками одиноких вешалок, и с улыбкой на лице он вспомнил, как страстно они целовались с Машей, сбрасывая поочередно все это древнее тряпье на пол.

Потом вдруг он услышал голоса со стороны зала, все остальные просыпались. Их будил Лейгур…

Минутку, ведь он был только что здесь, да? И он разбудил его так, будто и не заметил его вдвоем с Машей. От осознания этого он почувствовал неловкость перед исландцем и одновременно благодарность.

— Маша, — Матвей коснулся ее острого подбородка, — надо вставать.

Она ответила ему сопением.

— Нам пора, — он отвел с ее лба русую прядь.

Маша зевнула, вытянула руку и оголила грудь. Матвей вспомнил, как еще вчера жадно впивался губами в ее соски и нежно покусывал их, горя от возбуждения. Его пальцы вошли в нее, ощущая горячую влагу, заставляя тихо постанывать и впиваться зубами в его плечо. Потом ее рука почти незаметно скользнула ему в штаны и несколько быстрых и нежных движений вскоре позволили испытать ему невероятное блаженство.

Она открыла глаза и сонная улыбка проявилась на ее лице. Потом взяла край юбки пышного платья, в ней наверняка наряжали актрису, играющую какую-нибудь королеву, прикрыла свою грудь и села перед ним.

— Иди, я сейчас догоню, — прошептала она и поцеловала его в лоб.

Матвей так и сделал.

Когда он вышел в зал, все уже заканчивали собирать свое добро и через минуту были готовы к выходу. Его поприветствовал взглядом Лейгур, стоявший у выхода.

— Эй, а про меня там строчка-две хоть найдутся? — Юдичев протянул дневник Арине.

Девушка грубо выдернула свою вещь из руки капитана.

— Найдется, даже больше, — она уложила дневник в рюкзак.

— Хорошее хоть?

— Нет, в основном, какой ты эгоистичный мудила.

— Да ладно тебе! — возразил Юдичев.

— А где Маша? — спросила Надя, завидев Матвея.

— Я здесь! — донесся в ответ голос.

Маша вышла следом за Матвеем, и направленные в сторону парочки взгляды выразили понимание. Юдичев и вовсе ехидно улыбнулся уголком рта и взял в руки ремень с тележкой и статором, но вот на лице Арины появилась тень осуждения, по крайне мере так показалось Матвею.

Безмолвие прервал Лейгур.

— Полагаю, нам пора идти.

— Да, — согласился Матвей, — только сперва мне нужно проверить облака.

С воздуха сеялась мелкая изморось, и тонкими иголочками покалывала неприкрытые лица вышедших из здания театра.

Онегу, несмотря на раннее утро, до сих покрывала пелена сумерек, словно и не прошло целой ночи. Виной тому были облака, превратившиеся в единый серый сгусток и закрывшие собой солнце, не давая его теплу коснуться города. Однако Матвей, одетый в теплую куртку из тюленьей кожи и свитером под ними, почувствовал как ему становилось душно и тесно в теплой одежде. Плохой признак.

Он сел на корточки, взял пригоршню снега возле бордюра и сжал его в ладонях, ненароком вылепив нечто похожее на ракушку. Снег мокрый, хоть сейчас лепи плотные и крепкие снежки.

Времени до прихода теплого фронта становилось все меньше. Совсем скоро здесь будет почти так же тепло, как и месяц назад в Москве.

— Матвей? — Маша коснулась его плеча.

Он бросил слепленную ракушку в сторону и обернулся к остальным.

— Надо идти, и на этот раз без таких длительных ночевок.

По группе прокатилось волнение.

Юдичев снял шапку, положил ее в карман и произнес:

— Шесть часов сна это по-твоему длительная ночевка?

— Жить хочешь? — без обиняков обратился к нему Матвей, одарив его строгим взглядом. Юдичев поджал губы, мялся, но так и не ответил. — Тогда будем идти без долгих остановок, столько, сколько сможем. На сон и отдых максимум два часа и в дорогу. Так мы окажемся на месте через дня два.

Взглянув в сторону Нади собиратель наполнился чувством вины, слишком глубоким для слов. Следующие несколько дней им предстоял изнуряющий и тяжелый путь, можно сказать марафон, который мог отразиться на ее здоровье и здоровье будущего ребенка, если уже не отразился, говоря о последнем утомительном и голодным месяцев, пережитый всеми ими с великим трудом.

Но