Шрифт:
Закладка:
Но вот я получаю свой удар и сижу оглушенная, чувствуя, как эффект Спокойствия покрывается сетью трещин от нежданного потрясения. Сколько я себя мучила, сколько бессонных ночей провела, думая, как же преподнести магнату свою новость, сколько разговоров у меня было с матерью и Мэтти — и все, чтобы узнать, что никакой тайны не было и в помине. Фарс. Жестокий, вульгарный фарс.
— Ты знал! Но как…? Когда?
— Прости, что испортил сюрприз, — с легкой надменностью пожимает плечами Вонка. — Если бы ты лучше подготовилась, уж будь уверена, я бы себя не выдал. Когда? В тот же день, что и ты. Как? Сюда звонила доктор Харпер — ты же оставила ей номер? — а Дорис взяла трубку. Доктор передала, что в определенных числах ее не будет в городе и если ты хочешь еще раз попасть к ней на прием, то стоит заранее записаться. Прости, что не сказал тебе. Я ожидал, что ты подашь голос первой. А потом подумал, что твоя игра в молчанку имеет значение.
Я чувствую, что заливаюсь краской до кончиков волос. Тру глаза, забыв про тушь, словно еще ожидаю, что вдруг проснусь в своей постели, и как наяву вижу события того вечера. Волшебное «у вас будет ребенок», потрескивание поленьев в камине, согласие Шарлотты и горячий зефир. И то, как странно Вонка вел себя в тот вечер и ночь. Оказывается, он ждал. В отличие от меня, не прятался, не боялся, не отрицал, а терпеливо ждал. Я пыталась уверить себя, что это ему не хватит мужества, что это он бежит от ответственности — все, чтобы самой скрыть собственную трусость. Я винила его, когда лишь я была причиной своего несчастья. Это я отложила перемены на потом, боясь горечи, которую они могут принести. Я, а не он. А он ждал. Ждал момента, чтобы ответственность со мной разделить, как он делил до этого со мной свою жизнь и свое сердце — что я также малодушно отвергала. Но ждал напрасно. И что он подумал? «Твоя игра в молчанку имеет значение». Меня пронзает дрожь. Кулаки сжимаются и разжимаются, я судорожно подтягиваю колени к подбородку, спиной приваливаясь к стене.
— Имеет значение?
Он с шипением вдыхает воздух через плотно сомкнутые зубы, лоб рассекает длинная морщина, на лице — застывшая, трудноописуемая гримаса.
— Знаешь, как это бывает… — визгливым, срывающимся голосом пытается замять разговор Вонка, стремясь как можно скорее уйти от темы, которая приносит ему если не боль, то физический дискомфорт точно. — Что ни говори, а полтора месяца молчания — долгий срок.
— Я не понимаю… — жалобно мямлю я, хотя прекрасно все понимаю. Он поднимает ладонь в знаке «стоп».
— Тик-так, тик-так! Время ушло. Теперь говорить об этом поздно.
— Нет, подожди, ты решил, что я не сказала, потому что собиралась сделать аборт?!
— Ой-ой, я тебя не слышу! — Вонка закрывает руками уши. — Вчера мы с Чарли и Чарли слушали морские раковины, у меня весь вечер стоял в ушах шум прибоя! А сейчас, кажется, начался рецидив. Ш-ш-ш-ш и ф-ф-ф-ф — больше ничего не слышу, извини, Элли. Надо срочно показаться доктору.
— Пожалуйста, не уходи, — я хватаю его за предплечье, видя, что он собирается подняться на ноги, и удерживаю внизу. — Это, правда, важно. Если бы тогда я все рассказала, ты… ты бы хотел, чтобы я приняла такое решение? В смысле, ты бы хотел, чтобы я сделала аборт?
Передернув плечами, он закатывает глаза, потом, тяжело вздохнув, оборачивается:
— Запомни, девочка моя, «если бы» — это ловушка, в которую ты слишком легко попадаешься. Нечего плодить альтернативные вселенные: это плохо заканчивается. Но хорошо, если уж тебе так важно все это знать и от этого зависит твое душевное спокойствие, — хотя, на мой взгляд, ты только попусту тратишь свое и мое время, — то я скажу, что некоторые дети хорошо приживаются на фабрике. Не только послушные добрые мальчики, вроде Чарли-один, но иногда даже маленькие бандитки, вроде Чарли-два… Да, я был немало удивлен, когда выяснилось, что даже такие, как она, могут подружиться с фабрикой, если захотят. Присутствие Чарли-два не нервировало фабрику, отнюдь, они прекрасно поладили. Кстати, именно поэтому я решил, и надеюсь меня не заставят об этом пожалеть, поставить под всеми необходимыми бумагами свою подпись.
— О, господи, — беззвучно шепчу я, подавшись вперед и обнимая его крепче, чем он бы этого пожелал. От радости у меня темнеет в глазах. Разве это может быть правдой? Я, должно быть, грежу наяву.
— Ты счастлива, Элли? — довольным голосом осведомляется магнат.
— Да! Да, и очень. Спасибо тебе. Ты знаешь, как много для меня это значит. Но все-таки ты не совсем ответил на мой вопрос…
— Какой вопрос? — как всегда, с невинным видом Вонка изображает зеркало. — А, нет, подожди, не повторяй. Не стоит, — мягким, но властным жестом останавливает меня он, и я послушно закрываю рот. — Я решил, что игра в «если бы» содержит слишком много соблазнов. Лучше поостеречься, Элли. Лучше не начинать.
Я понимающе киваю головой:
— Ты прав. Самое главное, мы будем вместе. И встретим все перемены рука об руку. Больше никаких тайн. А если кому-то вдруг станет страшно, то он обязательно поделится своими чувствами с другим, хорошо? Я знаю, тебе тяжело говорить о чувствах, но…
— Что это? Ты тоже это слышишь? — встрепенувшись, Вонка резко поднимает голову. — Или снова шум в ушах? Нет, мне определенно надо назначить встречу с врачом. Со здоровьем лучше не шутить.
И я улыбаюсь, понимая, что разговор окончен.
========== Часть 28 ==========
Офис управляющей приюта имени святого Плессингтона маленький, но идеально чистый. Маниакально чистый, сказала бы Мэтти. В нем все безукоризненно, как на рекламном плакате: карандаши в точилке остро заточены до одной длины, ручки все до единой накрыты колпачками, бумаги расфасованы по папкам и упорядочены на полках. На рабочем столе не нашлось места даже для ничтожной фоторамки, я молчу уж о какой-нибудь инфантильной ручке с розовым пушистым наконечником. Зато в ряд разложены пачка салфеток для монитора, гигиенические салфетки для рук и бумажные салфетки для пыли. А на подоконнике — впечатляющая коллекция искусственных
