Сама мисс Андерсон слушает меня без единой эмоции на треугольном лице. Временами кажется, что она откровенно скучает, когда она переводит взгляд вниз и с пристальным вниманием рассматривает свои подстриженные под корень овальные ногти. Ее волосы уже не напоминают цветную капусту: убранные назад, они открывают широкие скулы и маленькие торчащие уши.

Я стараюсь говорить искренно, но вместе с тем о многом умалчиваю. Например, о воровстве, извержении шипучего вулкана, чудо-йогурте и распиливании пополам. Мне хочется, чтобы она поняла, что мои намерения серьезны, я люблю Шарлотту и готова взять на себя ответственность за нее. Что я благоразумна, терпелива, заботлива, умна, а главное, абсолютно нормальна. Об этом свидетельствует мой костюм в стиле Жаклин Кеннеди с юбкой такой узкой, что необходимость держать колени плотно сомкнутыми мешает мне сосредоточиться. Вонка сидит по левую руку от меня и, как мы и договаривались, делает это молча. К сожалению, за него и без того многое говорит бархатный костюм-тройка синего цвета («кобальтового, Элли, кобальтового, сколько можно повторять? Минуточку, что значит, есть ли у меня нормальная одежда?») с возмутительно лиловым пластроном, небрежно подколотым бриллиантовой булавкой. И говорит он куда больше, чем строгая элегантность в стиле Кеннеди. И даже больше, чем моя отрепетированная до последней паузы речь, которую мисс Андерсон слушает, зевая с закрытым ртом.

Когда я заканчиваю монолог, у нее на лице совершенно несчитываемое выражение, под стать кабинету, скрывающему всякий доступ извне к внутреннему миру хозяйки.

— Какая интересная, многогранная история. Некоторые грани делают ее почти уголовно-наказуемой. Вам ведь известно, миссис Вонка, как поступают с потерянными детьми благонравные граждане? — говорит она почти извиняющимся тоном, но мне становится не по себе. Я пристыженно закусываю губу и опускаю глаза, как и всегда в случае конфронтации, начиная ощущать свои проколы и невольно принимая сторону нападающего.

Хорошее возражение так и не приходит мне в голову. Не говорить же, что Шарлотта насмерть стояла за то, чтобы ее не отдавали обратно.

— Какая вопиющая безответственность с вашей стороны держать всех в неведении относительно этой несчастной малышки, — спокойно продолжает она. — Вопиющая, почти безнравственная. А нравственные устои приемных родителей волнуют нас в первую очередь. Вы говорите, она сказала вам, что она сирота и живет на улице, но ведь она могла вас и обмануть. Вы же понимаете это? У нее в действительности могла бы быть семья, которая могла сходить с ума, разыскивая ее, пока вы думали, что совершаете акт альтруизма. Простите, у вас есть дети?

— Пока нет, — говорю я, спешно обдумывая, добавит ли мне очков, если я скажу ей, что жду ребенка.

— Да, это заметно, — с нажимом кивает управляющая. — Если бы были, вы бы лучше понимали детскую психологию и, возможно, знали бы, что трудные дети иногда сбегают из дома. Именно по этой причине, подбирая ребенку семью, мы отдаем предпочтение семейным парам с детьми. К тому же, вы ошибаетесь, если думаете, что, когда из приюта пропадает ребенок, органы соцслужб смотрят на это сквозь пальцы. Всех тягот, которые обрушились на Плессингтон и на меня лично, не описать словами. А если бы вы знали, сколько бессонных ночей я провела после исчезновения Шарлотты, моля бога, чтобы с ней не случилось беды… — она картинно прижимает руку к груди. Я знаю сколько, я чувствую: ни одной. Но не думает же она, что мы сдадимся без боя?

— Я хочу, чтобы вы поняли, мистер и миссис Вонка, я на вашей стороне. Я в первую очередь заинтересована в том, чтобы у дорогой Шарлотты появился дом. Но, к сожалению, принимая во внимание все обстоятельства, я не могу подарить вам надежду: скорее всего, после всех долженствующих проверок, через полгодика-год, когда решение доведут до вашего сведения, вы узнаете, что оно оказалось не в вашу пользу. Не обижайтесь на мою прямоту: я не сторонница пустых обещаний и не хочу, чтобы у вас появились ложные надежды. Если пожелаете, я буду держать вас в курсе относительно дел Шарлотты. У меня нет сомнений, что уже в скором времени мы найдем ей место в одной из прекрасных семей, которые стоят у нас на учете.

— Из-за того, что мы на некоторое время приютили ее? — упавшим голосом спрашиваю я, отчаянно ерзая на жестком стульчике.

— Ну что вы, миссис Вонка, за кого вы меня принимаете? Неужели я, принимая во внимание ваши благие побуждения, не смогла бы закрыть глаза на ваш чудовищный проступок ради маленькой принцессы? — мурлычет мисс Андерсон, краешком салфетки протирая клавиатуру. — Если бы это была единственная преграда, я бы ни словом о ней не обмолвилась. Поймите же наконец, я — ваш союзник. Но моя главная задача — это побеспокоиться о безопасности той среды, в которую попадет девочка. А я знаю, мистер Вонка, вы уже не раз сталкивались с судебными исками. Мистер Солт, насколько мне известно, обвинял вас в покушении на убийство. По его словам, вы хотели сжечь его и его маленькую дочь в мусоропроводе. В чем вам помогали специально обученные белки-убийцы, которые лущат орехи в одном из фабричных цехов. Как вы объясните это органам соцопеки?

— Нонсенс! Как можно было их сжечь? Печь была неисправна, — с готовностью объясняет Вонка.

Я нарочито громко смеюсь, каблуком наступая ему на ногу, потом поспешно объясняю:

— Одно из двух: мистер Солт или пытался привлечь внимание прессы, или находился под воздействием наркотических веществ. Дрессированные белки-убийцы? Серьезно? Разве этого заявления недостаточно, чтобы скомпрометировать все его обвинения?

— Конечно, миссис Вонка, — быстро и охотно уступает мисс Андерсон, по всей видимости, ожидавшая именно такого ответа. — Никто и не придал бы значения этому инциденту, если бы вслед за этим иском не последовал иск от мистера Тиви, ко всему прочему выказавшего готовность выступить свидетелем по делу Солт-Вонка. Я не сомневаюсь, что у вас есть объяснение и этому случаю, но репутация — вещь такая хрупкая, что…

— Что вы готовы продержать нас в заложниках еще двое суток? — невинно перебивает Вонка, постукивая носками ботинок друг о друга. На самом деле, я ждала этого еще раньше. Все-таки сидеть сложа руки со ртом на замке, да еще и на стуле жестком, как асфальт, да еще и под пристальным взглядом пустых глаз этой сладкоголосой гарпии — задача для него непосильная. Но теперь я даже рада его вмешательству. Я пала духом, столкнувшись с отпором, которого не могла предвидеть.

Вместо того, чтобы разозлиться, мисс Андерсон поднимает на нас скучающий взгляд. Она и этот поворот предвидела. Она словно держит в руках клубочек,