ежедневно получал завод, ему постоянно приходилось сталкиваться с множеством разнообразных и на первый взгляд как будто бы незначительных вопросов. Но в действительности все эти вопросы были животрепещущими и очень важными. Ведь редко люди идут в партком со своей радостью. Если человек получает премию, он в партком не зайдет, а если его обошли премией, он сразу же приходит жаловаться. Если у кого вечеринка, семейный праздник, день рождения или свадьба, партком в стороне, а если случится несчастье или дело дойдет до развода — идут в партийный комитет.

В партком и раньше обращались преимущественно с жалобами, обидами, а теперь несли еще и горе. Война затронула всех, и каждого надо было выслушать, каждому дать совет, чтобы ни у кого не осталось обиды от равнодушия и невнимания.

До сих пор Жадан работал в цехе, варил сталь, заботился о ее высоком качестве. И о нем заботились: отмечали благодарностями, его портрет неизменно висел в галерее лучших работников завода. Теперь же он сам должен был заботиться о людях, а они от него только требовали.

Эти требования особенно усилились с началом эвакуации. Каждый беспокоился о своей семье, хотел поскорее вывезти ее из-под обстрела. Но возможности были слишком ограничены, вагонов давали мало, и большинство семей еще ждало своей очереди. Не обходилось, конечно, и без обид: кое-кто умудрялся вне очереди раздобыть талон на отправку или ухитрялся отправить семью вообще без талона, и к Жадану снова шли с обидами и возмущением.

Вчера на собрании грузчиков пришлось ему наслушаться и упреков. Один крикун публично бросил ему: «Ишь, нас агитирует терпеть, ждать, а свою небось в мягком отправил!» «Еще и с собачкой, наверное!» — отозвался другой.

Не знали они, что, заботясь об отправке их семей, о своей он еще и не подумал. Хотя мог бы уже давным-давно вывезти. И имел право вывезти в первую очередь! Его жена с тремя детьми почти все время находилась в бомбоубежище. Однако талона не брал: ведь и в этом ему нужно быть примером.

Даже навестить свою семью ему удавалось редко, так как жили они в старом городе, и не всегда он мог вырваться. А если, бывало, и удастся заехать на минутку домой, исстрадавшаяся Наталка склонит голову ему на плечо и только вздохнет: «Потерпим, Иванку. Что людям — то и нам».

Хорошо, что Жадана уже давно знали не только в цехах, но и среди грузчиков, и участники собрания сами ответили крикунам, пристыдив их.

Выдвижение Жадана на такую ответственную должность с самого начала вызвало на заводе бурную реакцию. В коллективе одобрительно встретили его назначение, гордились тем, что Центральный Комитет утвердил своим парторгом их товарища, которого все они знают и который знает их.

Но нашлись и недовольные. И, как ни странно, недовольнее всех оказался Шафорост, с которым Жадан был в дружбе. Они вместе когда-то учились в институте, вместе ходили в подручных, вместе и в мастера вышли: «Шафорост в прокатном, Жадан в мартеновском. Потом Шафоросту удалось быстро и стремительно подняться на руководящие должности. Он стал лауреатом, известным ученым, и Жадан искренне радовался успехам своего товарища. Но когда его, Жадана, выдвинули парторгом, Шафорост встретил это с нескрываемым скептицизмом. Какая-то недобрая зависть заискрилась в его глазах, как будто Жадан пытался посягнуть и на его славу.

Шафорост считал себя одним из самых авторитетных людей на заводе. К его мнению прислушивались все, даже сам Морозов. К Жадану же Шафорост привык относиться с некоторым пренебрежением, свысока, как к коллеге, далеко отставшему от него в продвижении по служебной лестнице. И вдруг теперь уже он, Шафорост, должен прислушиваться к мнению Жадана и принимать его как мнение старшего. Это задевало его самолюбие. Не хотелось оказываться в подчинении у того, кто еще вчера сам тебе подчинялся.

Стараясь не уступать своего превосходства, Шафорост при каждом удобном случае перечил Жадану, на каждое его предложение выдвигал свое, и между ними уже на второй день произошла стычка.

Причиной стычки была Надежда. Авария в прокатном взволновала Жадана, но не меньше взволновало его и то, что всю вину за аварию свалили на одну Надежду, а Шафорост к тому же еще и выгнал ее из цеха. Особенно возмутило Жадана донесение Стороженка. Заподозрить в умышленной аварии Надежду, которая на его глазах своим примером заставила печников лезть в горячую камеру, он не мог. Защитить жену фронтовика от несправедливости он считал своим партийным долгом. А когда Марко Иванович рассказал ему историю ее отца, Жадан уже решительно, пользуясь правом парторга, заставил Шафороста немедленно вернуть Надежду в цех.

Надежда и не подозревала, что в ту ночь, во время первого налета, Жадан не случайно оказался в ее цехе. Он предвидел, что издерганная женщина в такую опасную минуту может растеряться.

Но и после этого Жадан не терял ее из виду, помогал и всячески заботился о ней. И не заметил, как именно этой заботой навлек на себя грязные подозрения. Злые языки и в беде остаются злыми. Подлость и в грозу живуча. Его заботы о хорошенькой жене фронтовика показались кому-то слишком необычными. В опеке усмотрели нечто большее, чем заботу. Сплетня дошла до горкома, и секретарь счел уместным недвусмысленными намеками предостеречь Жадана: мол, все мы не без греха, но не забывай, что ты парторг!

Конечно, вернуть Надежду в цех помогли Жадану еще и обстоятельства: после проводов новобранцев надо было срочно заполнить рабочие места. Шафорост, видимо, сам бы отменил свой приказ относительно Надежды. Но то, что это произошло по требованию Жадана и сразу же отозвалось эхом в цехах, больно задело самолюбие Шафороста.

Вот почему во время бурного заседания бюро горкома, когда большинство выступило против эвакуационных тенденций, Шафорост за все расквитался сполна. Представился случай не чем-нибудь, а острыми политическими аргументами одернуть и поставить на место этого слишком самоуверенного парторга. И именно под влиянием выступления Шафороста Жадан получил более серьезное взыскание, чем сам Морозов.

Так Надежда, сама о том не ведая, стала причиной разлада между тремя руководящими лицами на заводе. Что-то уж слишком лицемерное, политиканское уловил Морозов в поведении Шафороста на заседании в горкоме, и в дружбе их образовалась трещина. А когда в ту же ночь их всех снова вызвали в горком и объявили, что предыдущее решение горкома отменяется, Морозов, может быть, и сгоряча, но искренне сказал при всех: «Спасибо друзьям, которые и в беде остаются друзьями».

Тем временем тучи над заводом сгущались. Каждый день и каждая ночь начинались и кончались воздушной тревогой.

Во второй