они обязательно надевали чистую сорочку.

Ночь, как и всегда в эту пору, стлалась над Хортицей тихой теплой мглой. Из-за плавней поднимался месяц, и его золотистый свет все шире и шире разливался по холмам, долинам, между затемненными садами и рощами острова. Пользуясь хорошей видимостью, немцы попытались до утра захватить и второй мост, соединяющий Хортицу с городом. Натолкнувшись на отчаянное сопротивление пограничников, которые стояли на пути к мосту, и оставив в яру два пылающих танка, они перестроились и ударили в обход, на станцию Сечь, туда, где стояли ополченцы.

Полк, не успев как следует развернуться, вынужден был с ходу вступить в бой. И тут сразу же сказалась неопытность ополченцев: одна рота при приближении танков не выдержала и шарахнулась врассыпную, а вторая сгоряча с криком «ура!» бросилась на танки в лобовую атаку и почти вся полегла.

— Куда же ты прешь, дурень! — ревел Марко Иванович на командира роты. — Не в лоб пали, бей в гузно!

И, пропустив мимо себя танк, метнул бутылку в заднюю часть машины. Вслед за командиром бросили свои бутылки и бойцы. Неизвестно, кто именно попал, но только танк вдруг замигал голубыми огоньками и вспыхнул:

— Ур-ра-а!!! — сплошным гулом отозвались все вокруг на эту первую победу.

А Марко Иванович, разгоряченный боем, уже метался вдоль яра и изо всех сил кричал:

— Отсекай! Бей в гузно! В атаку!

Танки одни не вырывались далеко вперед: за ними следом продвигалась пехота, которой они расчищали дорогу, и Марко Иванович быстро перенял опыт пограничников отсекать пехоту от танков и навязывать ей рукопашный бой, чего немцы особенно боялись.

Но, подняв людей в атаку и врезавшись с небольшой группой в гущу вражеской пехоты, Марко Иванович сам оказался отрезанным от своих основных сил.

Тем временем бывший каталь Влас Харитонович собрал свою рассеянную роту в яру — это как раз и была та рота, которая панически разбежалась от наступавших танков, — и без злобы отчитывал:

— Ну куда же это, хлопцы, годится, а? Срамота какая! Ай-я-яй! Но теперь уж не гневайтесь: если снова хоть на метр кто-нибудь попятится, сам вот этими руками задушу!

Он говорил, как всегда, негромко, как будто бы и не сердито, но все, глядя на его здоровенные узловатые кулачищи, верили, что этот геркулес и в самом деле собственноручно может придушить отступника.

В ту минуту, когда Харитонович отчитывал свою роту, в яр свалился связист:

— Командир в окружении!

— В окружении? — сразу же вырос над всеми Харитонович. — За мной, хлопцы!

В исторических пересказах и романах нередко изображаются силачи с огромными долбнями, которыми они сокрушают врага. Трудно сказать, всегда ли было так, как любят теперь описывать, но вот когда Влас Харитонович врезался в гущу вражеской пехоты, наседавшей на командира, и стал действовать штыком, его едва остановил уже освобожденный Марко Иванович.

— Хватит уже, хватит, — весь мокрый, еле переводя дух, благодарно бубнил Марко Иванович. — Отдышись, Харитонович. Спасибо, брат, — растроганно обнял он геркулеса. И сразу же побранил: — А за драп твоей роты на первый раз выговор тебе объявляю.

Много сражений повидала древняя Хортица, но такого, наверное, не видела никогда. Пылали, ревели, громыхали, устилались трупами ее холмы и долины. Пытаясь остановить врага, доведенные до отчаяния люди почти с голыми руками бросались на танки, отчаянно карабкались на бронированные чудовища, отсекали их от пехоты и снова кидались в рукопашную.

К утру подошло подкрепление, и немцев оттеснили на исходные позиции. Целый день защитники удерживали рубежи. Именно это и дало повод к успокоению на заводе: думали, что опасность миновала. Вот тогда-то и создалось впечатление, будто на Хортицу прорвался десант, который уже добивают.

А к вечеру противник бросил в бой свежие части. Вместе с танками на защитников острова со всех концов обрушился огонь артиллерии. От героического полка пограничников осталась только потрепанная рота. Полк Марка Ивановича тоже поредел и отступил за станцию Сечь, в глубь острова.

Одновременно с наступлением на Хортицу новая крупная часть противника ударила в другом направлении и ворвалась на Днепрогэс.

II

Бурно опускался над городом вечер. На улицы сыпались мины и снаряды. Жители города, с узлами, детьми, выбегали из домов, и никто уже никого не останавливал, никто не руководил этой беспорядочной эвакуацией.

Положение на заводе создалось катастрофическое. Связь была парализована, всех мучила неизвестность. Никто не знал, что делается вокруг города и как быть дальше.

Морозов на своей замаскированной грязью эмке ездил в горком, в обком, но все руководство было уже на главных участках — на линии обороны.

Спешно вооружались рабочие бригады. Вокруг завода выставили сторожевые посты. Документы грузили на машины, на всякий случай готовили эшелон для отправки рабочих.

Но для формирования эшелона не хватало вагонов. Заводской порожняк застрял на товарной станции. Вскоре дошли слухи, что его перехватила какая-то другая организация. Нужно было срочно послать на товарную авторитетного представителя завода. Морозов вызвал трех инженеров, но никто из них не поехал: один не мог никому перепоручить документацию, другие под разными предлогами уклонились. Не хотелось в такой грозный час забираться далеко, да и боялись ехать на товарную, которая находилась под интенсивным обстрелом.

— Разрешите мне, Степан Лукьянович, — неожиданно подошел, опираясь на палку, к Морозову Лебедь.

— Вы?! Позвольте, но ведь вам будет тяжело, — заколебался Морозов.

— Ничего. Сейчас всем тяжело.

— Спасибо, — сказал Морозов. — Спасибо, Аркадий Семенович. Полагаюсь на вас. Садитесь в мой газик и езжайте.

Однако Лебедь отказался от газика: такая ходовая машина и на заводе может понадобиться. Он был готов поехать и на полуторке, закрепленной за его группой.

— Хорошо, берите полуторку, — разрешил Морозов. — Только осторожно там, — проговорил директор и на прощание горячо пожал ему руку, как командир пожимает руку бойцу, которого посылает на важное и нелегкое задание.

Всех, кто присутствовал при этом разговоре, отвага Лебедя поразила. Даже те, кто еще недавно посмеивались над ним, допекали трусостью, вынуждены были переменить свое мнение.

Надежда давно не виделась с Лебедем и уже несколько остыла к нему. Но когда узнала, что он отважился ехать на товарную, подбежала к машине и при всех взволнованно произнесла:

— Счастливо. Желаю тебе удачи, Аркадий…

Отъезд Лебедя на товарную превратился в событие. Лебедь сразу же оказался в центре внимания. А то, что трое до него уклонились от этого задания, еще выше поднимало его в глазах коллектива.

Вскоре после отъезда инженера товарная подверглась бомбежке. Опасное положение, в которое попал Лебедь, вызвало общее беспокойство. А когда через некоторое время вагоны прибыли, а Лебедь не вернулся, все почувствовали