несколько раз говорила, что это не обязательно, что ей достаточно опираться на плечо Рудольфа, чтобы идти самой, но тот не хотел ничего слушать. Наконец холмы остались позади. Увидев городские окраины, Барбара попросила поставить её на землю.

– Тебе нельзя ходить, – строгим тоном произнёс Рудольф. – У тебя растянута нога.

– Нельзя, чтобы мама увидела меня на руках у мальчика. Она не поймёт.

«Хуже того, она скажет, что демоны отца уже близко и нам пора паковать вещички», – подумала Барбара, чувствуя одновременно злость и бессилие.

– Хорошо, за квартал до дома разрешу тебе идти самой.

– Спасибо, – сказала Барбара. И спустя несколько секунд добавила: – Рудольф, может получиться так, что мама насильно увезёт меня из Серебряного Ручья.

– Почему ты так решила?

– Потому что так происходило много раз. Когда мама видит, что мне где-то хорошо, что я наконец привыкла к новому месту или с кем-то подружилась – всё, конец. Мы быстро пакуем вещи и уезжаем в другой город или даже в другую страну. А сейчас мне хорошо, как никогда раньше.

– Сказала девочка с ожогом и растянутой лодыжкой, – пробормотал Рудольф.

– Прекрати. – Барбара легонько пихнула его в плечо. – Ты же понимаешь, о чём я!

Рудольф кивнул.

– Так вот, если мама заберёт меня из Серебряного Ручья, если я не смогу выходить на связь, ты должен кое о чём помнить.

– О чём?

– Я… – Сказать это сейчас, глядя глаза в глаза, оказалось сложнее, чем в полной темноте. – Я всегда буду любить тебя. И пойду на всё, чтобы мы были вместе.

Рудольф снова кивнул, и последний отрезок пути они провели в молчании. Самое главное они уже сказали, и Барбара с удивлением поняла, что молчать с Рудольфом ей так же комфортно, как и болтать обо всём на свете. Наверно, это был знак, что их отношения вышли на новый уровень. До дома оставалось метров двести, и Барбара уже хотела попросить поставить её на землю, когда из темноты возник знакомый силуэт.

– Барбара?! Кто это с тобой?! Немедленно отпусти её, ты, маньяк!

Барбара сама спрыгнула на асфальт и зашипела от боли, когда ногу в очередной раз прострелило. Судя по хозяйственной сумке, фрау Вернер не вовремя вышла в магазин. Сейчас она замахнулась этой самой сумкой на Рудольфа.

– Что ты с ней сделал?!

– Мама, подожди! – Барбара встала между ней и своим молодым человеком. – Он ничего мне не сделал, это мой друг! Я споткнулась и растянула ногу. Если бы не Рудольф, я бы так и лежала в лесу. Он нёс меня всю дорогу до дома на руках!

– Рудольф, значит… – зашипела фрау Вернер. – Ты её трогал, отвечай? Барби ещё ребёнок, ясно тебе?!

– Мама! – Барбара вспыхнула от стыда и унижения. – Я же сказала, он мне помог! Почему ты не слушаешь?!

– Фрау Вернер, не случилось ничего плохого, кроме того, конечно, что Барбара повредила ногу. – Рудольф говорил спокойно и рассудительно. Так же, скорее всего, он общался с отцом-алкоголиком, у которого случались вспышки гнева. – Я не мог бросить её в лесу.

– И что, ждёшь, что я рассыплюсь в благодарностях? – Фрау Вернер схватила Барбару за руку. – Иди, и чтобы я тебя больше не видела возле своей дочери!

Рудольф кивнул Барбаре, развернулся и побрёл по дороге, скупо освещённой редкими фонарями. Вскоре его силуэт растаял в полумраке.

– Идём. – Фрау Вернер дёрнула Барбару за руку. – Нам ещё собирать вещи.

– Что?! – Ещё несколько минут назад Барбаре казалось, что у неё в груди мелодично поёт рояльная струна. Но сейчас она лопнула, и один из обрывков хлестнул по сердцу, оставив кровоточащую полосу. – Какие вещи, зачем?!

– Твои. Мои. Все наши вещи. Демоны твоего дорогого папочки снова вышли на наш след. Поэтому мы уезжаем.

– И поэтому ты пошла в магазин за продуктами?

– Конечно. Хотела купить чего-нибудь в дорогу, пока ты гуляешь неизвестно где!

Пока мать паковала сумки, Барбара закрылась в ванной и, как сумела, обработала ожог. Наложив повязку, она взяла телефон и написала Рудольфу текстовое сообщение:

Мама собирает вещи. Она хочет забрать меня. Всё, как я и говорила!

Ответ пришёл через несколько секунд:

Не бойся, мы что-нибудь придумаем. Я люблю тебя.

А я – тебя.

Барбара вышла из ванной. На пороге её встретила фрау Вернер. Она стояла, уперев руки в бёдра, и сверлила дочь подозрительным взглядом.

– Я пойду собирать вещи, – пролепетала Барбара.

– Дай-ка свой телефон, – потребовала мать.

– Зачем?

– Дай сюда этот чёртов телефон!

Это был конец. Катастрофа. Словно во сне или странной реальности, где время и пространство искажалось и растягивалось, Барбара вытащила из кармана джинсов телефон и протянула его матери. Та быстро просмотрела сообщения, скользя большим пальцем по экрану, а потом поднесла трубку к уху. Барбара услышала гудок и проговорила дрожащим, потерявшим силу голосом:

– Мама, не надо. Пожалуйста.

Фрау Вернер даже не глянула в её сторону, а спустя несколько секунд произнесла:

– Нет, Рудольф, это не Барбара, это её мать. И я хочу поговорить с кем-нибудь из твоих родителей. Срочно.

У Барбары кружилась голова, и перспектива второй раз за день потерять сознание казалась вполне реальной. Она ухватилась за дверной косяк, а фрау Вернер тем временем продолжала говорить:

– Мне без разницы, что твой отец занят. Дай ему телефон, или я лично приду, чтобы побеседовать с ним… да, жду. – Несколько секунд фрау Вернер стояла, играя желваками, а потом произнесла: – Это отец Рудольфа? Меня зовут Эльза Вернер… нет, пан Новак. Ничего приятного в этом нет. Потому что я звоню по поводу вашего сына… Ах, вы спрашиваете, что он натворил? Он приставал к моей дочери! А ей, между прочим, всего четырнадцать!.. Да, именно в этом смысле приставал!.. Да, я застала их! Не знаю, насколько далеко всё зашло, но с этим уже будут разбираться в полиции… Конечно же, я собираюсь писать заявление! А вы как думали?! Разберётесь сами? И каким же, интересно, образом?

Некоторое время фрау Вернер продолжала слушать, а потом убрала трубку от уха и включила громкую связь. Из динамика доносились глухие удары, грохот опрокинутой мебели и неразборчивые угрозы. Пан Новак был пьян и в таком состоянии решил заняться воспитанием сына.

Барбара сползла по дверному косяку. Её губы дрожали, глаза застилали слёзы, а подушечки пальцев онемели и странно покалывали. Сейчас она могла бы не просто обжечь себя, а заживо шагнуть в печь крематория, лишь бы это прекратилось. Её любовь была чем-то удивительным, возвышенным и неприкосновенным. И только что это хрупкое чудо растоптали, извратили, выставили на посмешище.

– Вставай, – сказала фрау Вернер, обрывая