Пустота в зевающем, бесконечном зале передо мной живая, надвигающаяся, сжимающаяся внутри и вокруг. Я больше не могу бороться с ней. Она проникает под кожу, опустошая меня изнутри. Серебра моего серпа недостаточно. Его никогда не хватало, чтобы защитить меня от всего того зла, что таится в живых тенях. Паника впивается мне в горло и вырывается наружу в виде хныканья.

Руван поворачивается ко мне, вжимая меня в стену. Он зажимает мне рот рукой. Другой рукой он снова подносит палец к губам. Глаза напряжены, он медленно качает головой.

Молчи, не издавай ни звука, почти неслышно произносит он, резонируя через нашу непрочную связь. Я чувствую, как его магия дрожит от нервного напряжения, которого я никогда раньше от него не ощущала. Он слабеет с каждой секундой. Он тоже боится.

Почему-то это меня успокаивает. Мне кажется, его страх должен заставлять меня дрожать еще сильнее. Он должен быть моим защитником и спасителем в этом лабиринте чудовищ. Его страх должен заставить меня еще глубже погрузиться в безнадежность. Но, как ни странно, он меня успокаивает. Может быть, потому, что в его глазах я вижу человечность, вижу настоящие эмоции, которые отражаются во мне. Я могу понять его.

Может быть, я спокойнее, потому что, видя, как он боится, во мне разгорается инстинкт успокоить его. Быть спокойным за него, если я не могу быть спокойной за себя. Когда я больше беспокоюсь о его состоянии, я меньше боюсь неизвестности, которая таится в тени. Я беспокоюсь о нем, а не о себе, и это похоже на дом.

Мое дыхание замедляется.

Его рука убирается от моего рта, но не покидает меня. Она задерживается на моем плече. Кончики пальцев скользят по моей руке. Легко, неуверенно, он берет меня за руку, как бы говоря, Мы можем сделать это вместе.

Нет. Этого не может быть. Он просто не хочет, чтобы я споткнулась в темноте. Хотя до сих пор он не держал меня за руку. Я слегка сжимаю его пальцы. Он сжимает в ответ, и никто из нас не ослабевает хватку.

После долгих поворотов я слышу, как он выдыхает вздох облегчения. Он слабый, но после того, как я напрягаю слух и ничего не слышу уже, кажется, несколько часов, он кажется мне громким. Руван поворачивается и начинает идти с новой силой. В конце концов, мы останавливаемся перед дверью. Она ведет в фойе, обставленное мебелью, похожей по стилю на его комнату. Несмотря на то, что обстановка значительно обветшала, кажется, что когда-то она была еще более роскошной, чем все, что я видела до сих пор. Мы переходим в зону отдыха, затем в спальню. Он закрывает за нами все двери, мучительно медленно, чтобы не было слышно ни звука, и забаррикадировывает их тем, чем может. Я помогаю ему поднимать тяжести. Его ноги начинают подкашиваться, и я замечаю, что он постоянно хватается за раненое предплечье.

Он обходит спальню, в которой мы оказались, снимает со стен гобелены и проверяет, что за ними. Большинство из них рассыпаются в его руках. Есть еще одна дверь, ведущая в гардеробную, соединенную с фойе. Он забаррикадировал и эти двери.

Пока он это делает, я отдергиваю шторы на окне. Мне нужно увидеть что-то еще, кроме бесконечных, гнетущих стен старого замка, лишенных всякого света. Как и гобелены, ткань распадается под моими руками. Лунный свет заливает комнату, и я вздыхаю с облегчением. Никогда не думала, что луна может быть такой успокаивающей, а вид неба — таким освобождающим.

— Думаю, на сегодня мы в безопасности. — Руван сидит у изножья кровати и осматривает свою раненую руку. Он начинает натягивать перчатку, возится с ремнями пластины.

— Вот, давай я тебе помогу.

— Ты, охотник, хочешь помочь грозному лорду вампиров? — Он говорит «вампиров», как я, чтобы поиздеваться надо мной, я уверена.

— Не хочу быть тем, кто приносит плохие новости, но сейчас ты не выглядишь таким уж грозным.

— Позвольте мне постараться. — Он обнажил клыки. Когда-то это могло бы меня испугать, может быть, даже раньше. Но сейчас я тихонько фыркаю. Это выражение почти рассмешило меня. На его губах тоже проскальзывает ухмылка.

— Все еще не очень, — говорю я легкомысленно.

— Ах, черт. — Не похоже, чтобы он это имел в виду. — Ты какой-то тайный целитель?

— К сожалению, нет. Но я видела много ран. — Прежде чем он успевает возразить, я расстегиваю три застежки.

— У тебя быстрые пальцы. Ты часто снимаешь доспехи с мужчин? — Он вздергивает брови.

Вопрос застает меня врасплох, и я не могу сдержать смех.

— Что-то вроде этого.

— Обычно мне помогает Квинн. — Он заканчивает снимать последний кусок пластину. Хлопчатобумажная одежда, которая была на нем под доспехами, прилипла к его коже, сформованной пластинами. Это оставляет мало шансов для воображения, и я быстро отворачиваюсь, усаживая его на тяжелую подкладку.

Он вздыхает с облегчением. Я представляю себе, как приятно избавиться от тяжелых пластин. Настолько хорошо, что я ненадолго задумалась о том, чтобы снять доспехи. Но я бы не хотела оказаться здесь уязвимой... Не могу понять, чего я больше боюсь — оказаться уязвимым перед Погибшим или перед Руваном.

Мои блуждающие мысли прерываются, когда он показывает рану на своей руке. Два полукруга отверстий, оставленных клыками зверя, пересекают его плоть, все еще уродливую и истекающую кровью оттенка прудовой грязи.

— Почему она не заживает? — Я всегда видела, что вампиры восстанавливаются быстро — до тех пор, пока их не режет серебряный клинок. Но эта рана гноится; плоть вокруг нее пузырится, как будто ее сожгли. — Это из-за магии, которую ты использовал? — Я вспоминаю, как его кровь вихрем проносилась по воздуху, погружаясь в тварей, и как они вдруг затихли.

— Нет, это был мой врожденный дар, связанный с кровавым преданием. Я могу использовать кровь для кратковременного контроля над существами. — Он слегка поморщился. — Правда, из-за проклятия это потребовало больше усилий, чем могло бы быть в противном случае.

— Врожденный дар. Значит, только ты можешь это делать? — Это звучит ужасающе и является еще одним напоминанием о том, насколько смертоносен человек, с которым я нахожусь... и подчеркивает, как много он мог бы сделать со мной, но не сделал. Кража лиц и мыслей, контроль над телом... чего только не может сделать вампир!

Руван кивает.

— Я не могу сделать ничего, кроме самых