– Тормози, Савва! – вскричал Силантий не своим голосом, когда телега поравнялась с девушками. – Тормози, дубина, чёрт тебя возьми!

– Тпру-у-у, холера! – закричал ошеломлённый Ржанухин, натягивая вожжи. – Тпру, лярва, язва тебя загрызи!

Едва не взвившись на дыбы и не опрокинув телегу, лошадь остановилась.

– Эй, ты чего, умом тронулся, солдат? – возмущённо воскликнул Савва, оборачиваясь. – Мы же чуток не перевернулись.

– Ты видел девок, Савва? – глядя вслед удаляющимся фигурам, прошептал Силантий.

– Видал, и что? – с недоумением глянул на него Ржанухин. – Тебе-то до них какое дело?

– Лопни мои зенки, если это не Евдокия со своей сестрой, – прошептал Силантий.

– Не разглядел я их, – бестолково уставился на него Савва. – А на что они тебе сдались?

– Сам не знаю, – сказал Силантий. – Давай поехали, – вздохнул он, усаживаясь в телегу. – Никуда не денутся, позже потолкую с ними.

– Нет, мы с ними сейчас покалякаем, – вдруг заинтересовался сёстрами Ржанухин и, отложив вожжи, собрался сойти с телеги.

– Эй? Эй? А ты чего задумал, недотёпа? – схватил его за рукав Силантий.

– Как чего, хватать обеих раз попались, вязать и в повозку, – объяснил Ржанухин. – Евдоху Агафья уже который день разыскивает и найти никак не может.

– Ну разыскивает старуха девку и что? – удерживая Савву за рукав, сказал Силантий. – Ты-то здесь при чём?

– Так нам всем велено искать всюду Евдоху и на корабль её тащить, – порываясь встать, пробубнил Ржанухин. – Раз «богородица» нам такой строгий наказ дала, то…

– Ты не говори старухе о том, что девушек видел, Савва, – отпуская его рукав, сказал Силантий. – К тому же ни ты, ни я точно не знаем, кого сейчас видели. А ещё я тебе за это…

Он достал из кармана пятирублёвую купюру и протянул её Ржанухину.

– Нет, убери, – отказался Савва, беря в руки вожжи. – Ну куда едем, говори, покуда не передумал.

– Хороший ты человек, Савва, понятливый, – усмехнулся Силантий, пряча деньги. – А сейчас правь давай в Зубчаниновку, прямо на «корабль» свой поезжай сухопутный.

– Больше изб на покупку искать не будем? – подстёгивая кнутом лошадь, поинтересовался Ржанухин.

– Я подумал и решил на этой избе остановиться, из которой только что вышел, – вздохнул Силантий. – Она только с виду неказистая, а внутри… Там рота солдат разместиться может. Ну, давай погоняй, Савва! А про девок забудь, как обусловились. Мало ли чего померещится может в такую темнотищу…

13

Пятиэтажный дом на Гороховой улице в Петербурге под номером 64, построенный в 1902 году, не отличался оригинальностью архитектуры.

Сойдя с коляски, Гавриил Лопырёв внимательно осмотрелся. Расплатившись с возницей, он вошёл в парадный вход.

Поднявшись на третий этаж, он остановился перед обитой красной тканью дверью без карточки. К двери был прикреплён лист бумаги с надписью: «Григорий Ефимович нынче не принимает! Милости просим, господа, в любой другой приёмный день».

Покачав головой и вздохнув, Лопырёв постучал в дверь и замер в ожидании.

– Кто там? – послышался громкий мужской голос. – Читайте, что на входе написано, и до свидания!

– Гм-м-м… Это я, купец из Самары, Лопырёв! – закрыв глаза, с замирающим сердцем представился Гавриил. – Ежели вы не запамятовали, мне на сегодня назначено!

– Раз назначено, то заходи, купец, – послышалось приглашение. – Только у порога разувайся! Уборщиков нынче нет, отдыхают они!

Лопырёв открыл дверь, переступил порог квартиры и, как было велено, снял обувь.

Передняя, в которой он оказался, была пустой и тёмной. За передней располагалась приёмная, которая тоже не отличалась роскошью и великолепием.

За столом восседал секретарь, мужчина лет тридцати, в косоворотке. Он смерил вошедшего Лопырёва таким сердитым взглядом, что тот растерялся и затрепетал.

– Опаздываешь, купец? – высказал упрёк, сведя к переносице брови секретарь. – Тебе было назначено в десять, а ты в одиннадцать объявился. Как прикажешь это понимать?

– Так ведь я уже в третий раз прихожу, – извиняющимся тоном пробормотал Лопырёв. – Прошлые два дня здесь протолкнуться негде было, а сегодня…

– Григорий Ефимович велел никого к себе не пускать сегодня, – расправляя плечи, пояснил секретарь. – Устал он от ходоков-просителей.

– Он что, здесь живёт и принимает посетителей? – удивился Лопырёв.

– Здесь решаются судьбы не только сановников и генералов, купец, но и целых ведомств! – с улыбкой подчеркнул секретарь. – Не зря же в народе Григория Ефимовича прозывают царём над царём!

– Да ну? – не поверил Лопырёв.

– Чего стоишь, выбирай любой стул и присаживайся, – указал рукой секретарь. – Григорий Ефимович нынче отдыхает и велел мне поговорить с тобой.

– Как это? – растерялся Лопырёв. – Мне наказано с Григорием Ефимовичем лично покалякать, и ответ от него услышать на письмо, мною переданное.

– Мало ли чего тебе там наказали, – сведя к переносице брови, повысил голос секретарь. – Здесь лично сам Григорий Ефимович решает, что да как. Раз он не желает сегодня ни с кем разговаривать, значит, так тому и быть.

– А я ведь к нему на приём аж из Самары ехал, – погрустнел Лопырёв. – Всю дорогу только и думал о встрече предстоящей.

– Это верно, – кивнул секретарь, – если бы Григорий Ефимович сам тебя принял и выслушал, то сразу бы решение по твоему вопросу принял. А теперь пока я ему доложу, пока он что-то решать для тебя возьмётся, ого-го сколько времени пройдёт.

– Так как же быть мне, милейший? – чуть не плача вымолвил Лопырёв. – Сегодня суд над старцем там, у нас, в Самаре, а я… Что же получается, я зазаря в столицу прикатил, за сто вёрст киселя хлебать?…

– Сам виноват, что явился поздно, – хмыкнул секретарь. – Григорий Ефимович ждал тебя до десяти часов, а потом отдохнуть прилёг. Так что на себя пеняй, купец, и не ищи вокруг себя крайних.

– А мне уже сегодня возвращаться в Самару, – приуныл Лопырёв. – Так чего я «богородице» скажу? Как буду смотреть на неё лубочными глазами?

– Я передал письмо твоё, и он, видимо, прочёл его, – неуверенно сказал секретарь. – Вот и ждал он тебя до десяти, чтобы обспросить подробнее, что там и как в вашей Самарской губернии.

– А может, мне подождать здесь? – с надеждой поинтересовался Лопырёв. – Вдруг пробудится от сна Григорий Ефимович и соблаговолит принять меня и выслушать?

– Как хочешь, – пожимая плечами, ответил секретарь. – Григорий Ефимович в любую минуту может пробудиться и… Садись вон на стул у окна и жди. Только не задавай мне вопросов, не мешай работать.

* * *

Консисторский дьяк с утра явился к архиерею и доложил, что положение дел в Зубчаниновке самое плачевное.

– Хлыстовская ересь, – докладывал он, – не встречая противодействия, пускает корни всё глубже и глубже, разрастаясь, как гидра, всё шире