быть осторожным. Он торопился в Симбирск и опасался лишних задержек. А красные и так сами без того спешили скорей убраться на другую сторону реки. Идея попасть в Симбирск всем очень понравилась, а мне особенно. У меня там было множество знакомых барышень, и появиться перед ними в ореоле славы была всегда моя заветная мечта.

Красных на нашей стороне Волги больше не оставалось, и отряд белых, не задерживаясь в Хрящевке, поспешил продвинуться ближе к Симбирску. Ночевали в чувашском селе Верля. Интересного в нем почти ничего не было, только в избе волостного правления висела вывеска с надписью на ней: «Берлинское волостное правление». Она быстро привлекла внимание всего отряда, и около нее было много разговоров — каждому хотелось сказать что-нибудь умное.

После обеда на другой день Ставропольский отряд белых был уже в селе Белый Яр, которое раскинулось по самому берегу Волги. Собственно, не совсем по самому, а по берегу ее протоки, и от главного фарватера оно было отделено несколькими сравнительно большими, утопавшими в зелени островами. Весной в половодье эти острова заливало водой и из Белого Яра на лодке, напрямик через них, виляя между торчащими из воды верхушками деревьев, можно было переехать на другую сторону реки, где у подножия Жигулевских гор лежал небольшой уездный городок Сенгилей. У его пристаней останавливались все большие пароходы, ходившие в те отрадные дни по Волге. Таких изящных и комфортабельных речных пароходов мне больше никогда и нигде не приходилось встречать, хотя, проплавав более 14 лет на морских пароходах, заходя в разные порты, мне удалось побывать на многих больших реках.

В Белый Яр раза два в неделю заходил небольшой пароходик, делавший рейс между Симбирском и Самарой, обслуживая по пути все большие села. От Симбирска Белый Яр находился всего только в 60 верстах, и в ясную темную ночь с Яра (отвесный обрыв, тянувшийся вдоль берега реки) были видны мелькавшие огни города. К одной из сторон села вплотную к нему примыкал сосновый лес, уходивший лентою шириною 5–7 верст вдоль обрывистого левого берега реки вверх по Волге и заканчивавший свое существование около деревни Часовня, как раз против Симбирска. В примыкавшей к селу части леса находилась дачная местность. Приезжали сюда на лето главным образом из Симбирска, но были дачники и из других городов России. Даже почти каждое лето появлялась жившая где-то на Урале какая-то английская семья. Для меня это место было почти родное. Я часто проводил здесь часть летних каникул, приезжая из корпуса к знакомым, которые каждое лето жили там.

Только подали нам команду: «Разойдись!» — как, сгорая от желания встретить кого-нибудь из знакомых, я был уже на дачах. Но там почти никого не было. Жили только три или четыре семьи из Симбирска, по-видимому скрываясь от большевиков. Кругом все было мрачно и пусто, и мне как-то сделалось грустно. Уныло выглядел чудный сосновый лес, строго разбитый просеками на участки, в котором даже при желании было трудно заблудиться. Из любого места всегда легко было выйти к берегу реки. Бояться было нечего — никто и никогда в нем вас не мог обидеть. Зверей, кроме ежей, которые при встрече с вами старались скорей куда-нибудь улизнуть, больше никаких не водилось. Только в верхушках сосен, радостно порхая, чирикало и пело множество всевозможных птиц.

Так же печально смотрели пустые заброшенные дачи. Нигде не было слышно веселого смеха и крика детей и молодежи. Кругом стояла какая-то неприятная тишина. Никто не торопился на деляны полакомиться сладкой земляникой, дикой малиной и вишней. Сколько ее было там! Правда, вишня была мелкая и не особенно вкусная, но для нас, подростков, это не играло роли. Ели все, что было можно проглотить, и почти никогда не болели. От душистой земляники никак нельзя было оторваться, за что от родных часто и сильно попадало. А росла она все лето напролет.

Везде хотелось побывать. Как будто чувствовалось, что все, что было, — навсегда ушло. Прошелся по яру. Внизу на песчаной отмели, служившей для дачников пляжем, было так же пустынно. Только напротив, как обычно, блестели своей яркой зеленью острова. Но никому теперь не были нужны их усеянные полевыми цветами лужайки и усыпанные ежевикой и костяникой скосы канав. Так ли было здесь еще совсем недавно, всего лишь год тому назад. Сколько плелось гирлянд и венков, какое множество собиралось букетов, которые украшали почти все веранды дач. Одна прекраснее другой, разодетые в яркие платьица (штанов тогда не носили, еще никто не смел додуматься до них), стараясь перещеголять друг друга, молодые девушки, украшенные гирляндами и венками, на лодках, полных цветов, возвращались с песнями к себе домой. Как веселы и счастливы были их милые лица. И тогда где-то далеко на западе шла ужасная война, и у каждого жившего здесь был там кто-нибудь из дорогих близких. Но вдали от всего молодежь жила своей беззаботной жизнью, сегодняшним днем, ничего не думая. Не чувствуя, что и здесь, в этом тихом уголке, работают силы, старавшиеся подорвать основы и так утопавшей в крови родины. И эти силы победили. Стало невыносимо плохо.

Прошло не так долго с того, как пришла долгожданная свобода, которую русская интеллигенция в большинстве так сильно приветствовала. И вот теперь многие жившие здесь дачники не раз пожалели, что так подобострастно слушали умные речи, угощали и восхищались приезжавшим сюда каждое лето студентом из Казани. Одним из тех вечных борцов за свободу, которые ходили в народ. Вероятно, мало кто теперь упомянул его добром.

Звали этого героя Юрий Григорьевич, а его фамилией никто не интересовался. Жил он вместе с очень хорошенькой курсисткой Ольгой Евгеньевной, снимая небольшую комнату на краю села около дач. На какие средства они существовали и почему он, молодой, болтался по дачам, когда страна, напрягая все силы, вела войну со внешним врагом, так и осталось для всех тайной. Была ли курсистка Олечка его законной женой? Кажется, нет. Они уже тогда, по-видимому, считали все это предрассудком, а из вежливости никто не решался поинтересоваться узнать, хотя об этом между собой много говорили. Несмотря на все, казалось бы, далеко не лестные данные, жившие на дачах матери семейств не находили ничего предосудительного, что их отпрыски проводили дни и ночи в компании этой не совсем приличной пары. Папаш на дачах почти не было, они очень редко и неожиданно появлялись откуда-то с фронта и быстро и незаметно исчезали. А большинство мамаш и сами были заражены всевозможными новейшими идеями и благоволили