более деликатными. От удара они могли взорваться и разнести вдребезги всю пушку. Их осторожно выжимали, накатывая колеса пушки, к которым были привязаны веревки, шедшие от протиральника, что отнимало много времени. Был ли это саботаж или небрежность на заводах, откуда эти снаряды были выпущены, нам не было известно.

В самый, как казалось нам, разгар боя к батарее неожиданно на тройке подъехал раненный в шею полковник Махин и приказал немедленно сниматься с позиции и отходить назад. Предупредив, что все и на всех участках фронта давно уже отступили, он куда-то быстро умчался. На позиции, по недоразумению, оставалась только одна 2-я Самарская батарея, которая продолжала вести бой с красными, как бы прикрывая отход белых.

На батарею сейчас же были поданы передки. Красные, заметив, что батарея снимается с позиции, еще усилили огонь своей артиллерии. Что делалось вокруг нас, нам, номерам 2-го орудия, было некогда смотреть. Мы быстро надели нашу пушку на передок, ездовые с места рванули, и пушка унеслась. А мы, шесть человек ее прислуги, не успев к ней пристроиться, остались на позиции. На ней уже больше никого не было — все куда-то исчезли, только в сторонке стояло брошенное нашим вторым взводом орудие и недалеко от него передок. Когда на позицию были посланы передки, то неприятельская граната разорвалась под ногами подручного коня среднего уноса 3-го орудия и его убила. Командир орудия прапорщик Л. пытался заставить перепрячь коней, он даже для большей острастки вынул наган, но и это не подействовало — ездовые перерубили шашками постромки и поминай их как звали. За ними понеслись и номера орудия. Впопыхах забыв, что надо испортить орудие, ушел и его расстроенный командир. Увидев оставленную на позиции пушку, номера 2-го орудия подбежали к ней с намерением ее испортить. В этот самый момент откуда-то около нее появились два наших пехотинца с винтовками. У нас ни у кого не имелось никакого оружия. Они соизволили нам сообщить, что являются последними представителями двух Самарских рот речной обороны, остававшихся еще в цепи. Остальные перебиты или отошли назад. Артиллерия красных перенесла огонь своих пушек по удиравшей 2-й Самарской батарее и обозам белых. На позиции сделалось сравнительно тихо, только жужжали пули. Оба подошедших пехотинца, взявшись за колеса пушки, предложили ее утащить. Номера 2-го орудия уже были готовы в нее впрячься, но совсем близко впереди нас раздалось громкое «Ура!», подошедшая пехота красных пошла на нас в атаку. Коля Роднин быстро снял с пушки панораму, а я вытащил из замка гребенку и боек, и мы все стремглав кинулись в росшую позади нашей позиции почти поспелую рожь. И под ясно раздававшиеся крики гнавшихся за нами красноармейцев или латышей: «Стой! Куда, все равно не убежите» — начали набирать скорость. Рожь была высокая, выше роста человека, и сравнительно густая. В ней нас пехоте врага не было видно.

У меня, как полагается для большего фасону, к сапогам были пристегнуты шпоры, которые по уставу орудийной прислуге и не разрешалось носить, но тогда все делали и носили, что не полагается. Я был не хуже других. Они цеплялись за стебли ржи и не давали мне быстро бежать, а убавлять резвости было опасно — за нами гнались красные. Пришлось с ними расстаться и их выбросить. Облегченный, я понесся догонять своих, от которых успел немного отстать. Неожиданно с разбегу наскочил на стоявшую во ржи и мирно рвавшую колосья верховую лошадь, по-видимому кем-то брошенную, а может быть, ее хозяин был ранен или убит. Обрадованный такой непредвиденной удаче, в один момент я был уже на ней. Но сколько я ни бился и чего только ни делал, никак не мог сдвинуть ее с места. Она по-прежнему продолжала утолять свой голод спелыми колосьями ржи. Окончательно отчаявшись, я соскочил с нее и потащил ее за повод за собой. Бросить ее мне было почему-то очень жаль, хотя она меня сильно задерживала.

Увидев немного впереди себя шедшего понуря голову прапорщика Л., командира брошенного орудия, я, чтобы избавиться от коня, который мне только был обузой, галантно предложил ему воспользоваться верховой лошадью. Он с большой радостью согласился и с моей же помощью скрылся из моего вида. Я, сняв с себя поясной ремень, сильно нахлестал лошадь пряжкой.

Батарея красных, вероятно потеряв хорошо видимые ей цели, потому что большинство отступавших белых частей наконец вышли из сферы ее действия, перенесла огонь по ржи и начала долбить нас в ней комбинированным огнем. Это еще сильнее нас подбодрило, и мы моментально развили такую резвость, что если бы были Олимпийские игры, то тогда мы все получили бы золотые медали. Нами наверняка был побит не один стоявший тогда мировой рекорд, и притом на всевозможные дистанции. Скоро голоса преследовавшей нас пехоты красных совсем не стали слышны, и мы понемногу убавили нашу прыть. Но их артиллерия не унималась и продолжала обстреливать рожь. Пули рвавшихся в воздухе шрапнелей сыпались сверху, срезая вокруг нас верхушки колосьев ржи.

Выбежав в конце концов изо ржи на проезжую дорогу, мы наткнулись прямо на свое второе орудие с его командиром прапорщиком П., остановившееся около находившегося здесь колодца немного передохнуть. Мы подбежали к прапорщику и, сообщив о потере вторым взводом нашей батареи орудия, передали ему панораму и боек, гребенку я по дороге выбросил. Прапорщик П. одобрительно посмотрел на Роднина и меня и сказал нам: «Ну, такие, как вы, своей пушки бы не бросили», вынул из кармана серебряный портсигар и выдал из него нам по папироске. Предложить нам взять самим, по-видимому, побоялся, как бы не взяли больше. Простояв еще минуты три, 2-е орудие батареи с его командиром покатило дальше. Три орудийных номера пристроились на передке, а остальные, в их числе и я, остались у колодца утолять свою жажду.

Артиллерийский наблюдатель красных сразу же заметил его на дороге, и их батарея открыла по нему огонь гранатою. Снаряды начали рваться по пятам ехавшего рысью орудия, но прапорщик П. поспешил перейти в галоп, и оно быстро вышло из-под обстрела и совершенно скрылось из глаз за поворотом. Немного отдохнув, мы понеслись следом за уехавшей пушкой и скоро догнали нашего батарейного телефониста Поциуса, тоже отставшего от батареи, который не особенно спеша брел по дороге. Я остался с ним, а мои оба компаньона, продолжая развивать скорость, унеслись вперед.

Оставшись поневоле в арьергарде отступавшей белой армии, мы с Поциусом, изредка переходя в рысь, шагали с надеждой все-таки где-нибудь ее догнать. Картины