— Ну, перестань… В самом деле… Понимаешь, Малышка, война — штука гадкая, она всегда разрушает самое красивое, забирает самых лучших… И мы, полководцы, на то и существуем, чтобы она умеряла свои аппетиты. Ты хороший полководец, только неопытный. И ты учишься, а за столь серьёзную науку надо платить иногда невыносимую цену…

— Но не жизни друзей!..

— Императоры Идзумо отдали свои жизни и престол за неё, но так и не получили ничего. Твой отец отдал половину армии… а я… Я тоже терял друзей на войне. Не плачь — пусть твои друзья погибли, но ты лучшим способом распорядилась памятью о них — сделала их смерть не напрасной! — глаза у младшей сестры, пусть и не сразу, но пересохли: — Ты же победила, Малышка! И значит, они не зря умерли, исполняя твой приказ!

Он выпустил её из объятий, медленно выпрямился под взглядом её потрясающе зелёных глаз, и закончил:

— Я шел сюда с мыслью вновь уговаривать тебя подумать о возвращении домой, но сейчас передумал. Оставайся. Теперь я вижу, что ты действительно лучшая из нашего рода. Я больше не буду держать тебя в тылу, что бы ни говорил господин драгонарий. Да и хватит тебе с ашигари мучаться, пора в какую-нибудь серьезную часть назначить. И уже не полковником…

— Зачем? — в голосе уже не было слёз, только недоумение, лёгкое, как полёт комара.

— Потому что, если я погибну, нет никого на свете, кроме тебя, кому бы смог доверить армию!.. — и вышел, бросив полог за спину, оставив там, в ограждённой от холода ночи теплотой шатра её короткое: «Нет! Не говори…»…

Мамору остановился возле встречающих его строгими взглядами суккуб, и, подняв голову к небу, где горели редкие, и хорошие и дурные звёзды, в мыслях взмолился: «Подожди меня, Ёси! Осталось немного…» — и, оправив белые траурные одежды, вскочил на чёрного Глупыша — подарок Тардеша:

— По коням! Ладно, Сакагучи, можешь остаться на ночь. Завтра, с утра, приедешь и доложишь мне о самочувствии Её Высочества Госпожи Третьей!..

Солнце среди шайтанов

…Это неправда, что Мацуко сразу успокоилась от слов брата. Нет, она ещё поплакала, для порядку, но было уже глупо реветь после такого разговора, и, не сразу, а постепенно-постепенно, она притихла на кровати с новыми мыслями…

Было такое впечатление, что старший брат говорил о чём-то своём, успокаивая её… Но ведь успокоил!.. И ей льстило, то, что он назвал её хорошим полководцем. «Какой я „полководец“! Полководцы не попадаются так глупо…» И эта категоричность в вопросе о собственной смерти… Размышления на эту тему довели девушку до того, что ей приснился какой-то незнакомый бог войны, с которым она всю ночь спорила до хрипа в голосе…

…Наутро Метеа поднялась с чувством, что может наконец-то заниматься делами. Мамору, скорей всего, что-то придумал, чтобы скрыть её состояние, ну, в конце концов, офицер она, или не офицер! Надо узнать последние новости, а то по времени первая фаза десантной операции (для которой нужны были её ворота), уже должна была закончиться. Вдруг из-за неё одной держат «связку» открытой с этой вечной ветриной⁈ Брат же может. Нужно ещё к Азиз-паше доложиться, полк проверить, (кто-то ей надоедал, помнится, во время рёва, с предложением поглядеть на новобранцев — как будто это зрелище её могло успокоить!). Да и со Златой поболтать…

«Но, прежде всего» — принцесса переоделась в свежее и уселась перед зеркалом. С одной стороны лицо осунулось от голодовки, с другой — глаза опухли от трёх дней беспрерывного рёва. Причём фразы «с одной стороны» и «с другой стороны» следовало понимать буквально — настоль ассиметрично она отлежала личико. О голове и говорить было нечего — полыхающие желтым огнём пряди сплетались в иногда даже вполне читаемые иероглифы. Кадомацу с усилием провела по ним гребнем, и вдруг обнаружила, что стала до жути похожа на молодую мать. Бедный Мамору, тяжко, ему, наверное, дался вчерашний вечер! Хотя, у мамы даже в глубокой старости не будет такого длинного носа…

…С многократно меньшим грузом на душе шла Метеа в ставку Азиз-паши. Никто её не обвинял в том, чем она себя мучила, наоборот, тройным боевым кличем, встретили свою «отчаянную» командиршу ракшасы, (особенно старался Хасан, явно хвастающийся новыми регалиями сотника), а суккубы — те вовсе заплясали, увидев её выходящей из палатки, даже хромающая Гюльдан. Следы переживаний маленькая принцесса замазала тройным слоем белил — но в голове всё равно звенело с голодухи, при каждом резком движении перед глазами вспыхивали новые звёзды, а тут ещё кожа начала протестовать против такого количества штукатурки — а ещё врут, что здесь, в Била-сварге, самая лучшая косметика! Но, вроде её даже апсары закупают. Ну, проверим — если принцессу к вечеру ещё можно будет узнать, значит, не солгала реклама…

Шатёр Азиз-паши находился теперь по «её» сторону связки. Как поняла девушка из объяснений Азер,после всего случившегося ракшасам больше не доверяли охрану внешних врат, и Тардеш выделил туда свой легион, укрепив внутреннюю сторону половиной дивизии Азиз-паши, который принялся за расширение строительства. В легионе том, кстати, служил тот самый Милеш, теперь трибун, в постели которого редкой ночью не хватало разве что Гюльдан с её сломанной ногой. Сёстры Ануш и сейчас шептали хозяйке на ухо пикантные подробности о ночах втроём, а она думала — бедный господин Сакагучи, знал бы он, с кем связался!.. Вроде бы это был он — помахал рукой и куда-то умчался на Небесном Коне⁈

У шатра Азиз-паши, сидел, скрестив ноги, кто-то из его вестовых. Он каким-то тупым взором смерил с ног до головы девушку, щурясь, как на восходящее солнце, потом до него вдруг дошло, кто это, и, вскочив впопыхах, ракшас чуть ли не кубарем влетел в шатёр докладывать. У Кадомацу опять «повело» голову, и, чтобы не упасть, она немного подержалась за наконечник копья ближайшего стражника. «Ничего, стой спокойно…» — объяснила она одновременно и испугавшемуся стражнику и поспешившей Азер. С глубоким вдохом, отпустив засветившийся от нагрева металл, Третья Принцесса Края Последнего Рассвета, госпожа Иваоропенерега, госпожа «Тени Соснового Леса», покровительница семи монастырей, защитница Ступеней Лхасы, главнокомандующая «войсками нового строя», Метеа-эмир-ханум вошла в шатёр своего командира.

Азиз-паша ждал лёжа, перекусывая между делом. Хоть ему и было доложено,