class="p1">О да, ожидает.

Вскакивает, сворачивая и шелестя газетой, из кресла, которое по глянцу пола скрежещет омерзительно и громко. Вот только молодой человек внимания на это не обращает, он хмуро смотрит на меня.

Я вижу.

И как я сразу не заметила моего лучшего друга большой вопрос.

— Привет, — я говорю, подхожу, чтобы по щеке губами привычно мазнуть, задать интересный вопрос. — Что ты здесь делаешь, Любош?

— Ищу подтверждения, что ты жива и цела, — слова, представляющиеся монолитными, он чеканит.

Перехватывает меня, не давая сесть.

Держит цепко, заглядывает в глаза, убеждаясь, видимо, окончательно и бесповоротно, что я жива и цела, а после к себе порывисто прижимает, сжимает в медвежьих объятиях, из которых не вырваться и в которых душно.

Неудобно.

— Я так за тебя испугался… — Любош бормочет приглушенно, сообщает пылко и отрывисто. — Ты даже не представляешь, Квета, как я за тебя испугался… я чуть не сошёл с ума, когда увидел это дикое видео в новостях. Я ничего не мог сделать, я мог только смотреть, как ты пыталась кинуться в огонь. Квета!..

Он говорит быстро, жарко, обнимает с каждым словом всё сильнее и крепче.

Так, что мне уже больно.

И отстраниться хочется.

— Любош… — я всё ж выговариваю, вставляю, разбавляя его пламенную речь, в которой он почти задыхается.

Не слышит меня.

Шепчет:

— Если бы с тобой что-то случилось, если бы… я бы не пережил, Квета. Ты из-за него полезла, ты кричала его имя, но он ведь этого не стоит. Зачем…

— Любош.

— Я ж тебя люблю, я для тебя сделаю всё. Почему всегда он? — Любош вопрошает отчаянно.

Сжимает так, что и дышать не выходит. И стыд, что он испугался и примчался, что боялся в очередной раз за меня, пропадает вместе с воздухом, а я ударяю, стучу по широкой спине, требую сердито:

— Любош, мне больно. Пусти!

— Что? — он вздрагивает.

Ослабляет на мгновение хватку, но и этого мгновения, чтобы выбраться из его рук, мне хватает. И на шаг я наконец отступаю, разматываю одолженный и намотанный лично Пабло разноцветный шарф, заверяю:

— Я в порядке, честное слово. И в огонь я не лезла, не надо было так… переживать.

И мчаться в Либерец не следовало.

Однако это я уже не добавляю, замолкаю вовремя и в то же время поздно, поскольку мой лучший друг понимает, слышит то, что вслух не произнесено, и отвечает после вязкой паузы он на то, что не сказано.

Выговаривает сухо и отстраненно:

— Ты не ответила ни на один мой звонок. И все сообщения остались непрочитанными.

— Прости.

— Конечно, Квета, как всегда, — он соглашается желчно, улыбается ещё более желчно и ядовито. — И ты прости, что волновался и явился так не вовремя. Не подумал о том, что помешаю твоей личной жизни.

— Любош… — я выдыхаю устало.

Тоскливо.

Потому что разборкам быть.

И обидам.

Что заслужены и что извинений долгих, ведь коротких Любош не приемлет, требуют. И можно начинать посыпать голову пеплом, сочинять покаяния и оправдания, без которых со мной нормально общаться не станут.

И на которые у меня совсем нет сил.

— Что? — Любош ухмыляется.

Пытается, вскидывая руку, коснуться ворота моего пальто, ухмыляется ещё больше и шире, потому что я отклоняюсь.

Не даюсь.

А он, опуская руку и окидывая взглядом, говорит презрительно:

— У тебя уже привычка, Крайнова, в одежде с чужого мужского плеча расхаживать. Твой русский не возражает? Он уж час как вернулся, причем в куртке кожаной, — меня просвещают любезно, спрашивают едко. — Неужели ты и ему замену нашла?

Не нашла.

Но на пальто Алехандро, без которого из музея меня выпускать наотрез отказались, эгоистично согласилась. Не стала долго ломаться, потому что вечера ещё, действительно, промозглы, а на пожар я выскочила в одном только свитере, не вернулась после за своей курткой.

И кривую улыбку наследника «Сорха-и-Веласко», что так появится ещё один повод увидеться, я пропустила.

— Любош, я… — я начинаю, чтобы сразу замолчать, осознать, что слов, подходящих для этого разговора, у меня нет.

И объяснить у меня ничего не получится.

Вот только Любош ждёт, глядит пристально, и голова, ноющая от боли, уже, кажется, вечность, под его взглядом начинает ныть ещё сильнее, противнее.

Тошнотворнее.

— Я сожалею, что заставила волноваться, но… — я произношу медленно, подбираю слова, которые под непроницаемым взглядом кажутся пластмассовыми, неверными, не теми, — но давай поговорим завтра, я обещаю, что всё тебе расскажу.

Про серебряный город и куклы.

Про забытые легенды.

Я расскажу.

Попрошу дать добро на статью, коя на сенсацию потянет.

— Поговорим, — Любош молвит тихо, подтверждает ледяным тоном, когда в полной тишине сверлить меня глазами ему, видимо, надоедает, — мы, конечно, поговорим завтра, Крайнова. На совещании. В девять утра, если ты вдруг забыла.

— Не забыла.

— Хорошо, — он улыбается скупо.

Подхватывает пиджак, чтобы после ещё раз пренебрежительным взглядом одарить, растоптать этим взглядом окончательно, заставить почувствовать себя никчёмной и худшей на свете.

И добивает меня Любош уничижительно:

— Будь добра, в конце концов, явиться на рабочее место. На завтра ты не отпрашивалась.

— Явится. Не волнуйся, Любош, — невозмутимый и безукоризненно вежливый голос Дима врывается, раздаётся позади.

И его самого, останавливающегося за моей спиной, я ощущаю отчетливо, чувствую его запах и тепло, что окружают, дают силы, которых у меня самой не осталось, дабы и высоко поднятую голову, и осанку удержать.

Не распустить нюни, как сказала бы пани Власта.

Добавила бы, что слёзы не допустимы.

И, запрокидывая больше необходимого голову, чтоб без этих самых слёз, я мысленно считаю до десяти, смотрю перевернуто на Дима, говорю то, что говорить нельзя, но о чём всю дорогу до отеля думалось, билось в голове:

— Ты не уехал.

— Нет, — он отвечает кратко.

Гасит удивление, что в его глазах мелькает слишком быстро, но заметить я успеваю. И сердце, никчёмное, как и я сама, удар пропускает, ухает только от того, что Дим рядом и что в глаза, в которых я всегда терялась и теряюсь, я смотрю.

— Здравствуй, Любош, давно не виделись, — Дим, возвращая взгляд к нему и словно забывая про меня, приветствует, протягивает руку.

Которую мой друг не пожимает, буркает мрачно:

— Привет.

— Тоже приехал город посмотреть? — Дим осведомляется светским тоном, не смущается от того, что отвечать на приветствие Любош не стал, заиграл на заданный вопрос желваками. — Советуем. Нам тут очень понравилось, прекрасно провели день. Столько достопримечательностей, и даже местный морг, не поверишь, крайне занимательное место. Тихо, светло, уютно. Все лежат и молчат. Вот был там и прям как раз о тебе вспомнил,